Однако Польша не поднялась ни в 1848 году, ни во время Крымской войны. На Парижском конгрессе вопрос о Польше не ставился. Впрочем, прошел слух, что для избежания поднятия этого вопроса русские дипломаты должны были дать некоторые обещания автономии, амнистии и т. д. Как бы там ни было с этими обещаниями, но новое царствование не могло вести в Польше иную политику, чем в России, тем более, что Польша была слабым местом русской границы и что последняя война только что показала пользу сближения между поляками и русскими в интересах самой России. Прибыв в Варшаву в апреле 1856 года, Александр II возвестил своим польским подданным о начале новой эры: «Я вам приношу забвение прошлого… бросьте мечтания. По моему убеждению, вы сможете только тогда быть счастливыми, когда Польша, подобно Финляндии, присоединится к великой семье, образуемой Российской империей». Это было в сущности неопределенное обещание частичной автономии наподобие финляндской. Пока же царь обнародовал амнистию и назначил нового наместника, князя Михаила Горчакова, бывшего командующего Крымской армией.
Русское общественное мнение относилось благосклонно к примирительной политике: либералы — в силу своих принципов, враждебных как исключительной, так и ограничительной политике; славянофилы потому, что поляки — славяне, и потому, что этот братский народ мог образовать, по выражению Ивана Аксакова, государство-буфер для России со стороны Европы. Но чувства поляков были совсем другие: красные или белые, направляемые своими соотечественниками, эмигрировавшими на Запад, или подчиненные исключительному влиянию дворянства и духовенства, они понимали примирение только на невыполнимых условиях. Автономия для них заключалась в разделении двух государств — польского и русского, — связь между которыми поддерживалась бы, самое большее, династическими узами; для них польское государство — не Польша 1815 года, конгрессовка, но прежняя Польша с ее воеводствами — литовскими, белорусскими, украинскими. Для осуществления своих требований поляки рассчитывали на поддержку русского общественного мнения, на Европу, на Наполеона III, постоянного защитника национального принципа, на ослабление русского правительства, которое они считали неспособным сопротивляться после крымского разгрома и в то же время, — по какому-то странному противоречию, — достаточно сильным, чтобы заставить русских простым указом произвести раздел России. Все же было бы несправедливо обвинять лишь поляков в трудностях, которые должна была встретить лойяльная попытка примирения. Сама русская администрация, привыкшая третировать Польшу как завоеванную страну, была сильным препятствием на пути либеральных намерений Петербурга и Москвы.
С 1856 по 1860 год в Царстве Польском было спокойно. Все национальные надежды сосредоточились на Земледельческом обществе, которое во главе со своим президентом, графом Андреем Замойским, старалось осуществить в Польше приблизительно то, что правительство делало в России, и если не приходилось освобождать крестьян, — они были уже свободны, — то по крайней мере улучшить их положение и таким образом добиться объединения нации в общем патриотическом движении[31]. В 1860 году разразился кризис. Когда Земледельческое общество начало изучать вопрос о превращении крестьян в собственников, директор департамента внутренних дел Муханов запретил продолжать это дело. Это произвольное запрещение вызвало народное возбуждение и манифестации во время празднования великих годовщин 1830 и 1831 годов. 29 ноября 1860 го да — в годовщину Варшавского восстания, — 25 февраля 1861 года— в годовщину Грохов-ской битвы — огромные массы поляков в трауре теснились в костелах Варшавы; при выходе поляки подверглись нападению кавалерии, — были убитые и раненые, причем народ не оказал никакого сопротивления. 27 февраля повторились такие же сцены. Наместник Горчаков приказал отвести войска в казармы, позволил торжественно похоронить жертвы 27 февраля и разрешил распространение в Варшаве адреса императору (составленного Земледельческим обществом); в нем заключалась просьба о восстановлении в Польше правительства, соответствующего польским традициям[32].
В Петербурге известие о бесцельных кровавых репрессиях, имевших место в Варшаве, произвело впечатление скорее в пользу поляков, и результатом явился указ 26 марта 1861 года, который давал Польше отдельный государственный совет, особое Управление вероисповеданий и народного просвещения, выборные советы в губерниях, округах и городах, т. е. почти все то, что не было выполнено по статуту 1832 года. Управление народным просвещением было доверено поляку, маркизу Вьелепольскому, стороннику примирения; но, чтобы ослабить впечатление от всех этих уступок, 6 апреля было закрыто Земледельческое общество. Такова была правительственная система, если только можно назвать системой эту постоянную нерешительность — смену кажущихся уступок мерами репрессий, — вплоть до того дня, когда русское общественное мнение заставило правительство повести определенную линию.
Закрытие Земледельческого общества должно было неизбежно вызвать новые волнения. 7 и 8 апреля имели место демонстрации, требовавшие отмены указа о закрытии общества. Они закончились, подобно февральским демонстрациям, бессмысленным расстрелом безоружной толпы. Замковая площадь была усеяна убитыми и ранеными. Тем не менее демонстрации продолжались. 10 октября в Городле, на границе Польши и Литвы, огромная толпа жителей обеих стран праздновала годовщину своего векового союза. Только благодаря гуманности командующего сосредоточенными в Городле войсками не произошло новой резни.
Правительство все это время продолжало прибегать к уловкам, пугаясь то своих уступок, то своих репрессий. За князем Горчаковым, скончавшимся в конце мая, последовал генерал Сухозанет, который из-за своих ссор с маркизом Вьелепольским уступил место генералу графу Ламберту. Ламберт, католик, француз по происхождению, был за примирение, но его постарались окружить сторонниками крайних репрессий, и 15 октября в Варшаве произошли новые события. Население направилось в костелы, чтобы присутствовать при заупокойном богослужении в память Костюшко; военные власти приказали окружить костелы; объятая страхом толпа отказалась выйти; наконец в четыре часа утра костелы силой были очищены от народа, причем было произведено две тысячи арестов. Несколькими днями позже, после бурной сцены с Ламбертом, командующий войсками генерал Герштенцвейг пустил себе пулю в лоб. За этим последовали отозвание Ламберта, отставка Вьелепольского, множество арестов и ссылок. Однако последнее слово должно было остаться за политикой примирения. В июне 1862 года великий князь Константин был назначен наместником, и Вьелепольский опять появился в Варшаве в качестве вице-президента государственного совета и начальника гражданского управления. Но было слишком поздно для того, чтобы успокоить умы простыми административными реформами. На обращение великого князя дворяне ответили требованием объединения в одно целое старых польских областей; крайние покушались на его жизнь, затем на жизнь Вьелепольского. Снова начались репрессии: одна из них — произвольная рекрутчина или, вернее, аресты некоторого количества молодежи под предлогом рекрутчины — привела к восстанию. Как и в Вандее, первыми мятежниками были уклонившиеся от военной службы.
Борьба не могла приобрести такого характера, как в 1831 году, когда восставшая Польша располагала регулярной армией, городами и арсеналами. В 1863 году в Польше и Литве было, по видимому, не больше шести или восьми тысяч инсургентов, разделенных на большое количество отрядов; они вообще не могли держаться против русских ввиду численного превосходства последних, но спасались от их преследований благодаря густым лесам, содействию населения и служащих, уроженцев страны. В течение нескольких месяцев официальному правительству в Варшаве все время мешало тайное правительство, которое тоже пребывало в Варшаве (позднее узнали, что оно собиралось в одной из зал университета): оно накладывало военную контрибуцию, закрывало театры, костелы, поддерживало постоянную связь с начальниками отрядов и приводило в исполнение смертные приговоры, вынесенные революционным трибуналом. Чтобы покончить с этим правительством и горстью его солдат, понадобилась армия в 200 000 человек и военная диктатура. В июле 1863 года Вьелепольский получил отставку, великий князь Константин был отозван; генерал Берг в Варшаве, Муравьев в Вильне, облеченные всей полнотой власти, расправлялись с диким произволом, поддержанные, впрочем, консервативным русским общественным мнением, которое внезапно озлобилось против Польши из-за угроз Европы и нетактичных требований самих поляков[33]. За последние месяцы 1863 года увеличилось число арестованных и повешенных; отряды повстанцев были отброшены к границе Галиции, которую вынуждены были перейти два следовавшие друг за другом диктатора восстания: Мирославский и сменивший его Мариан Лангиевич. В феврале 1864 года было дано последнее сражение, заслуживающее этого названия, близ Венгрова[34], храбрым Боссак-Гауком, которому было суждено погибнуть семь лет спустя в битве под Дижоном. Несколько отрядов делали еще героические усилия, чтобы продолжать борьбу и дать Европе время вмешаться, — они были уничтожены в течение лета, а в августе арест и казни членов революционного комитета завершили драму. Теперь правительство могло беспрепятственно заняться в Польше репрессиями и реорганизацией.
31
Земледельческое общество, устав которого был утвержден правительством 12 (24) ноября 1857 года, являлось организационным центром польского дворянства и насчитывало к 1860 году около трех с половиной тысяч членов. Ставя на повестку дня крестьянский вопрос, Земледельческое общество пыталось разрешить его, только исходя из интересов землевладельцев. — Прим. ред.
32
Составленный Земледельческим обществом от имени «всей страны» и переданный растерявшемуся наместнику Горчакову адрес требовал возвращения Польше конституции 1815 года, национальной церкви и т. д. — Прим. ред.
33
Характеризуя позицию, занятую русскими «либералами» по отношению к восставшей Польше, В. И. Ленин подчеркивал, что подлинно демократические элементы русского общества держались совершенно иной позиции. «Когда вся орава русских либералов, — пишет Ленин, — отхлынула от Герцена за защиту Польши, когда все «образованное общество» отвернулось от «Колокола», Герцен не смутился. Он продолжал отстаивать свободу Польши и бичевать усмирителей, палачей, вешателей Александра II. Герцен спас честь русской демократии» (Ленин, Соч., т. XV, стр. 467). Ленин также подчеркивает, что демократ-революционер Чернышевский сумел, подобно Марксу, оценить значение польского восстания (см. Ленин, Соч., т. XVII, стр. 457). — Прим. ред.