Немного прочухавшись, стряпуха добыла из сундука сарафан из дешевенького ситца, ботинки и платок.
— Ну-ка, рвань деревенская, оболокайся! — сердито командовала Егориха, тыкая в нос Соньке своей одеждой, — Да рожу-то сперва вымой…
Туалет происходил за печкой, чтобы не видно было мужикам. А потом тетка Егориха устыдилась собственной грубости, посадила Соньку на лавку и сама расчесала ей голову и заплела тугую косу.
Ну, девушка, теперь совсем… — проговорила Егориха, оглядывая Соньку с ног до головы. — Кабы тебе прицепить хвост, так полная бы барыня вышла… Пора, Афимьюшка. Эх, жисть наша бабья…
После бессонной ночи Афимья едва держалась на ногах. Когда-то красивое лицо было покрыто мертвой бледностью. Сонька ничего не понимала, для чего ее обрядили, и вопросительно смотрела то на мать, то на тетку Егориху.
— Ну, ступайте, горькие… — выпроваживала их Егориха. — А ты, Афимьюшка, попомни мой-то наказ… Ну, что еще стоите столбами, деревня немшоная!..
Афимья плохо помнила, как они вышли на улицу, как дошли до церкви, как повернули мимо ярмарочных палаток и ларей к деревянным рядам, пестревшим яркими вывесками. Народу было нетолченая труба, и Афимья боялась только одного, как бы не встретить своих притыканских: увидят обряженную Соньку и подымут на смех.
Вот и ряды с красными товарами… Афимья остановилась перевести дух: ее точно душила какая-то невидимая рука, а в глазах шли круги и красные пятна. Сонька с любопытством глазела на пеструю толпу, сновавшую у рядов. Шли, ехали, галдели, размахивали руками, божились, ругались — одним словом, ярмарочная толпа. Глазными покупателями являлись, конечно, деревенские. Около рядов особенно много было баб. Из сотни этих толкавшихся и глазевших баб покупала одна, а остальные могли только завидовать этим редким счастливицам. Главная покупка красного товара шла на осенние свадьбы. Краснорядцы выскакивали из лавок и зазывали покупателей с московским нахальством, чуть не хватая их за горло.
— Эй, тетка, у нас покупала! — ревел краснорожий молодец, галантно изогнув весь свой корпус. — Сегодня на деньги, завтра в долг… Лутчие ситцы! Миткаль! Плис!.. Иголки, нитки, тесемки, каленкор!..
— Сукно, сатин, треко, драп!.. Пальты готовые!.. Пожжалуйте… Без запросу… Кто купит — три года спасибо говорит и других к нам же посылает. Шерстяные материи… люстрин… бумазея!..
Где-то в ближайшем балагане немилосердно наяривала охрипшая шарманка и неистово выкрикивал Петрушка:
— Кар-раул… ограбили! Утащили шапку из ежевого меху, да шубу на меху из гусиных лапок, да железную трубу от серебряного самовара, да прошлогоднего снегу воз, да два фунта дыму… Ой, батюшки, ограбили!..
У Афимьи захолонуло на сердце, когда они подошли к первой лавке. Она вошла и остановилась у порога, заслонив Соньку одним боком.
— Тетка, что покупаешь? — пристал к ней краснорожий молодей.
— Мне бы хозяина повидать…
Молодец смерил Афимью с головы до ног, осклабился и молча ткнул пальцем на конторку, за которой стоял бородатый купец.
— Не будет ли милости на бедность.. — заговорила Афимья. — Дочь вот невеста… Замуж хочу выдавать…
Купец отодвинул счеты, поднял глаза на просительницу и отрезал:
— Мы эфтакими делами не занимаемся… Проходи. Эй, вы, очертелые, зачем всякую шваль пущаете?..
Когда Афимья вышла из лавки, между молодцами поднялся шепот и смех.
— Невесту повели!.. — галдели краснорядцы. — Кто дороже даст!.. А девка ничего: мак…
Во второй лавке Афимью и Соньку обступили молодцы и загалдели прямо в лицо: хозяина не было в лавке.
— А жениха-то где возьмешь, тетка? Тоже бы привела показать: оно бы куда жалобнее вышло.
Старый седой приказчик, стоявший у кассы, сердито отплюнулся и, сунув Афимье двугривенный, выпроводил ее.
— Иди-ка, матушка, лучше домой, да не страми дочь… — посоветовал он. — Тоже, крестьяны здешние: вконец около ярмарки измалодушествовалась. Родную дочь повела…
В третьей лавке хмельной купчик подарил Соньке платок и все хотел ее обнять, но она убежала. Кое-где давали мелкую монету или обрывок ситца и везде встречали и провожали шуточками, насмешками и грубым издевательством. У Соньки выступали уже слезы на глазах, и она одной рукой крепко уцепилась за мать.
— Мамынька, пойдем домой… — шептала она.