Четвертого января 1922 года Шеклтон зашел в Грютвикен по пути в последнюю антарктическую экспедицию. До полночи они пили и вспоминали прошлое. Салвенсен проводил Шеклтона на судно. Это была шхуна «Куэст» («Поиск»). Поднимаясь на борт, Шеклтон сказал другу: «Нам впереди предстоят, старина, трезвые дни. И ты уж меня извини, завтра я снова хочу покутить, прямо с утра. Не возражаешь?»
В 03.30 Шеклтон скоропостижно скончался. Но перед тем как лечь спать, сделал в дневнике запись. Последняя строчка ее: «С наступлением сумерек я увидел одинокую, поднимающуюся над заливом звезду, сверкающую драгоценным камнем…»
Салвенсен выбил на могиле друга звезду.
Подшкипер вручил мохнатую шапку. Теперь есть что ломать перед величием здешней природы.
Солнце и ослепительная ясность. И вдруг я впервые за рейс достал машинку и печатаю вот это. Раньше только чиркал в блокноте. «Эрика» явно радуется, что хозяин опять начал шлепать ее по щекам и заду: все подневольные женщины одинаковы!
Танкер «БАМ» попал в какой-то переплет и задерживается. Вероятно, мы в Молодежной будем швартоваться к барьеру, чтобы брать топливо с береговой емкости.
В горах Принс-Чарльз есть хребты Атоса, Портоса и Арамиса.
Бедный Арамис! Всегда он «и», то есть примкнувший.
Курс чистый зюйд.
В два ночи по судовому времени на пятнадцатой параллели вошли в антарктические воды.
Южный океан. Последний океан, который тосковал по мне с момента своего рождения, теперь может успокоиться. (Мало кто знает, что называть небо Пятым океаном нельзя. Небо — Шестой. Десяток лет назад люди осознали, что воды, окружающие Антарктиду, следует уважать не меньше, нежели воды, окружающие Северный полюс. И в противовес Северному Ледовитому океану назвали их Южным Ледовитым.)
С девятнадцати часов начали густо встречаться купающиеся пингвины. Нырнув, они растягиваются и делаются чем-то похожими на улиток. Вокруг барражируют темные и молчаливые поморники.
Юра уже простудил горло — ангина. И я, и капитан-наставник до смерти боимся последовать его примеру.
Прогноз — шесть-семь баллов — сбывается. Давление падает. В снопах света от двух мощных прожекторов крутится, вертится, несется, стремится, струится смесь из тумана, мороси, бусовы, брызг и всей другой возможной мути.
Видимость не больше пятидесяти метров.
На шестнадцатимильной шкале радара разом до двадцати пяти отметок от айсбергов. Идем малым — восемь узлов.
И абсолютно непонятно, как могли люди плыть здесь на парусных корабликах и без всякого радара? Эта тривиальная мысль-вопрос не покидает подсознания ни на минуту. Слава первопроходцам, слава! Попробуй с завязанными глазами пройти из угла в угол по своей родной комнате! А они прошли здесь в черной непроницаемой мути, в полную неизвестность, без всяких даже намеков на карту и под намокшими, обледенелыми парусами. Как они умудрялись лавировать, когда айсберг открывался по носу в сотне метров, как? Фантастика!
На экране радара за айсбергами светятся кометные хвосты. Средняя скорость их движения около ста пятидесяти метров в час. Отражение на экране дает и кильватерный след, и обломки льда, увлекаемые горой. Эти обломки очень опасны и для нас, а что говорить о предках?
Второй помощник не отрывается от радара. Парень под два метра ростом. Современный судоводитель во всех смыслах. Заканчивал английскую школу, прекрасно знает язык. Любит море и отчаянно жалуется на тупость и ограниченность морской судоводительской профессии. Честолюбив по-хорошему — то есть жаждет скорее принять на себя возможно большую ответственность: например, остаться на ремонте за старпома. За час до конца вахты начинает мечтать о том, как спустится в каюту, залезет в койку и накроется «Моби Диком», которого перечитывает во второй раз: «Совсем по-другому читаешь, когда сравниваешь уже со своим собственным опытом». Я заметил, что надо еще плюс к морскому опыту немного знать Библию, чтобы уловить нюансы Мелвилла. Оказывается, Игорь Аркадьевич имеет Библию и в нее заглядывал. Жалуется на кошмары, если поест после вахты, перед сном. И ничего не ест, только мандарин. Кошмары профессиональные, судоводительские — судно идет по суше! Говорю, что у меня такие же; рассказываю, что провел пароход через пустырь возле Корабельного кладбища в Ленинграде и даже разок по Невскому проспекту. У него главный кошмар — Стокгольмские шхеры, где его пароход вылезает на сушу, раздвигая форштевнем гранитные утесы.
Капитан-наставник замечает, что второму помощнику надо меньше курить и меньше пить крепкого чая на вахте.