Давеча Сережа забрался на трубу и уселся на святую нашу эмблему — серп и молот — на головокружительной высоте. Легкая паника. Как пацана с верхотуры доставать?
— Не трогайте мальчика! Просто покажите ему яблоко! — решил старпом. — И он сам слезет.
И точно — слез.
Ночью не спалось, хотя никаких предотъездных эмоций нет и в помине. Просто в каюте было душно. Отдраил иллюминатор. Слушал, как прибывают на судно последние, припоздавшие пассажиры-полярники. Мы везем еще большой отряд строителей. Они будут сооружать на Молодежной взлетно-посадочную полосу для приема тяжелых самолетов. Строители шумели у трапа с рижскими таксистами и громыхали баулами до самого утра.
А я до утра читал Сомова — его «На куполах земли».
Книга начинается со скромности. С того, как автор и не думал об Арктике и Антарктиде. Он «приглядел» для будущих теоретических изысканий Азовское море и собирал материал «по этому маленькому, но, казалось мне, симпатичному морю». И уже симпатично, когда человек говорит о симпатии к маленькому и вовсе не знаменитому морю.
В книгах сильных людей действия есть четкая, без кокетства, спокойная нота осознания — еще при жизни — своего же (!) исполненного долга. Художник же до смертного предела мучается неисполненным, незаконченным, невыплаченным долгом. Это потому, что он одинок в творчестве.
Работа большого ученого-полярника в наше время не одинока ни в духовном, ни в материально-бытовом смысле.
И еще. Балерина не знает, когда сходить со сцены. И даже крупные писатели не знают и теряют контроль над собой. Ученый-землепроходец знает это четко: начали слабеть глаза, задрожала от перенапряжения рука, вылетела из памяти формула длины окружности — стоп, парень — ты не имеешь права продолжать танец, ибо под ногами не сцена, а лед и океан или пустыня, а за тобой не девочки кордебалета — полярная станция, отряд, партия, экспедиция, и от тебя зависит сотня человеческих жизней, а не проваленный спектакль или неудачная книга.
Он мог, будучи начальником СП-2, покинуть новогоднее застолье, чтобы навестить товарища, который должен запускать радиозонд. Прийти к нему с двумя бокалами шампанского, вместе выпить, а потом вдруг привязать бокалы к зонду и слушать, как в вышине тает их звон.
Сомов прошел путь от большой науки к полярно-морскому руководству. Тяжкий для него путь.
Да и смерть, в результате, чаще дышала ему и в лоб и в затылок.
Решением международных организаций акватория у берегов Антарктиды между морем Росса и морем Дюмон-Дюрвиля названа морем Сомова.
Дюмон-Дюрвиль перед уходом в третье кругосветное плавание 7 сентября 1837 года записал в дневник: «В нынешний вторник я попрощался с моей семьей. Дважды я уже проходил через это тяжелое испытание, но в ту пору я был молод, полон сил, надежд, веры в будущее. Нынче я уже стар… и у меня нет никаких иллюзий…»
Ему было всего сорок семь. И отсутствие иллюзий не помешало ему открыть Землю Адели в Антарктиде. Теперь моря Сомова и Дюмон-Дюрвиля соседи и побратимы.
Тоннаж судов Дюрвиля был 380 тонн. Наше судно весит 5600 — в пятнадцать раз больше. И в нашем распоряжении 8000 лошадиных сил, а не обледенелые паруса.
Плавание Дюрвиля продолжалось 38 месяцев. Наше запланировано на четыре.
Дюрвиль погиб пятидесяти лет вместе с женой Аделью и единственным сыном при крушении поезда, который вез их из праздничного Версаля в Париж. Вот же судьба! Трижды обойти земной шар сквозь бури, штормы, штили, льды невредимым и… Правда, прославленный адмирал уже начинал мечтать о таком именно мгновенном конце жизни, ибо болел и начал непоправимо слабеть глазами.
Отошли из Риги в 15.00.
На причале сиротились не больше десятка провожающих, а мы увозим на год-полтора двести десять человек.
Галины среди провожающих не было. Юра отправил ее утренним поездом. Когда прощались, сказала мне: «Прости за вчерашнее. Ты, конечно, не Чичиков. Ты — Манилов». При чем тут Манилов-то?
Холодно. По Двине битый лед.
На отходе Витя Мышкеев помахал жене и сыну, стоически мерзнувшим под бортом, лапой в меховой перчатке, проорал:
— До встречи на баррикадах, родимые! Мальчик, вынь палец из пасти!
Затем старпом поделился со мной горечью, которую навеяла на него разлука:
— Какой замечательный верхолаз у меня растет, а?!
Под этот легкомысленный треп остался за кормой причал Морского вокзала в Риге.
Всю ночь шли во льду.
В моей каюте шум ото льда под кормой очень сильный. Но думаю, в Антарктиде буду спать под любой аккомпанемент.