Юра выслушал внимательно, не перебивая, потом вздохнул тяжело.
— Ты слушай Галину. Где у тебя происходит действие в этом сочинении?
— Арктика. Сплошная Арктика.
— Вот там ты и должен быть, когда начнется настоящая заваруха. Мол, да, я допустил ошибки, но сейчас нахожусь, так сказять, на месте действия, чтобы по-иному, правильно оценить действительность. Я-то буду свои ошибки где-нибудь в Риге на ремонтирующейся развалюхе осознавать, или даже на берег ссадят, а ты вали на Певек. И все. Поздно. Спать надо. Хорошо поговорили. Спокойной ночи.
Вполне вероятно, что разговор с Юрием Ямкиным мне примерещился во сне. Но я посчитал сон вещим. И еще с моря дал радиограмму о полной готовности отправиться этим летом в Арктику на любом лесовозе. И в море уже получил известие, что буду отправлен по маршруту Ленинград — Мурманск — Певек — Игарка на теплоходе «Колымалес».
Остаток рейса с Канар на родину прошел буднично.
И торжество возвращения героев зимовщиков к пассажирскому причалу в Гавани тоже было будничным: человек шестьсот встречающихся родственников три часа толкались под майским дождиком под бортом теплохода в ожидании, когда таможня закончит свои дела, хотя мы слезно умоляли выслать комиссию к Толбухину маяку.
Высоко над встречающими полыхал кумачом транспарант: «ЗДРАВСТВУЙ, РОДИНА!»
Запятая после «Здравствуй» была поставлена по моему непреклонному настоянию.
Глава одиннадцатая
«Ну, подошла твоя ария!» Это я подумал, когда двадцатого июля явился в кадры за «выпиской из приказа» — бумажкой, окончательно удостоверяющей назначение на судно. Кадровик, старый сослуживец еще по военному флоту, непонятным образом не обрадовался моему появлению, а как-то странно отвел глаза. Он даже не использовал мое появление для того, чтобы покинуть рабочее место в малюсенькой душной комнатенке отдела и пяток минут перекурить со мной в коридоре, болтая о проблемах устройства сына в высшее учебное заведение. И вот тогда я подумал (о себе, конечно): «Ну, подошла твоя ария, парень!»
— Знаешь… тут такое дело… ты зайди завтра… — промямлил старый сослуживец, листая бумажки на столе и при этом разглядывая огромный график отпусков старшего комсостава пароходства — творение другого моего однокашника, который нынче бороздит океаны в должности помполита.
— Какое «завтра»? Ты спятил, Олег, — сказал я. — Когда судно подойдет, я знать не знаю, а мне еще нужно в Москву, на совещание маринистов съездить. Что у вас тут происходит?
— Не знаю. Поднимайся куда выше, — сказал он и засунул нос в бумажки.
Я пошел выше, ощущая в желудке неприятные симптомы.
Когда подходит твоя ария, такое случается не только с медведями.
Выше сказали, что есть приказ выписку из приказа мне не выдавать. И приказ исходит от начальника, который находится не в домишке отдела кадров, а в главном здании пароходства.
То есть в рейс на теплоходе «Колымалес» Ленинград — Певек и т. д. меня не выпускали. Причин никто не знал и ничего объяснить здесь толком не мог.
Я вышел на бывшую Динабургскую улицу. И покурил в скверике на том месте, которое когда-то занимал ночлежный дом имени Ф. Фора.
Был разгар лета. А когда-то мне чудилось, что я начну оформлять увольнение с флота в середине зимы и — что главное — с заявлением об увольнении по собственному желанию.
Удивительный закон — ведь это факт, что все происходит в жизни совсем не так, как предполагаешь. Все! Мечтаешь о блондинке — женишься на брюнетке. От Арктики тебя тошнит, но тебя несет туда. Ты думал начать круг почета с обходным листком в библиотеке или бухгалтерии, а, судя по всему, придется начать в кабинете большого начальника… Блондинки, брюнетки… Что-то за ними стоит… «Давно не имел я блондинок, брюнеток давно не имел…» Озорные стихи Сереги Давыдова, где он горюет о разных женщинах до рыжих включительно, а потом выясняется, что вообще-то он с детства дальтоник и никаких мастей никогда не различал. А первые строчки стихотворения? Забыл… В каком же году Серега провожал меня из Шлиссельбурга на Салехард?..