– Степушка, – посмеялся Матвей, – покойников-то на земле больше, чем живых.
– Хреновина выходит, Матвей: одни черви и живут на земле? А мы для чего? Для прокорма ихного?
– Выходит, так.
– Тьфу!.. Аж тошно. А чего ты мне про Бога-то плел? Я забыл... Ну-ка, расскажи толком... Я, знаешь, иконку одну видал в Соловцах – Божья Мать, я ее всю понял, всю в башку взял. Не знаю, как тебе сказать, – понял. Сидит хорошая, душевная христьянка... как моя мать. Я на ее залюбовался, по теперь ее помню. Ну?.. Стало быть, верю я?
– Это не то, Степан Тимофеич.
– Что же? А ты как хотел верить?
Матвей пристроил шагать своего конька к шагу разинского.
– Полюбить я его хотел, Бога-то... Не мог – не дано: весь, видно, грехами изъеден, как лесина трухлявая, где же тут полюбить, чем?.. А любви нет, нету и веры, один обман. Я вон на горбатой-то оженился – и што? Ни себе радости, ни... И ей тоже мука. А ведь тоже хотел полюбить. Вот-де никто не любит, а я буду. Душу ее буду любить...
– Ну, и как? – со смехом спросил Степан.
– Не мог. Кажилился, кажилился – нет, нету моих сил на то, сбежал. Все бросил – и куда глаза глядят. Там и бросать-то... бобыль я. Нет, брат, душу не обманешь.
Они приотстали от других, никто не мешал разговаривать. И не странно им было – на высоченном берегу Волги, верхами, глотая пыль, поднятую передними, – вести этот углубленный разговор. Но Степану было интересно, и Матвею интересно.
– Ну, а как с Богом-то? – хотел понять Степан.
– Тоже не мог полюбить. Ведь полюби я, я бы и знал, как жить, – а не могу. Думы черные в голову лезут. Думаю: да сам он боярин добрый, Бог-то. Любит, чтоб перед им только стелились. А он поглядит: помочь тебе али нет. Он ишо подумает. От таких-то богов на земле деваться некуда. Вот ведь думы какие! Рази так можно?
– А царя за что не жалуешь?
– Что? – Матвей, когда не знал, как ответить, переспрашивал – собирался с мыслью.
– Царя-то за что не любишь? Глухой, что ль?
– А ты?
– Я тебя спрашиваю!
– А мне интересно, как ты скажешь...
– Хитрый ты, Матвей. Все мужики хитрые.
– А ты не хитрый?
– Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?.. Дятел. Я тебя спрашиваю!
– Ты тоже хитрый, Степан. Можеть, так и надо.
– Где это я хитрый?
– Да с царем с тем же... Не жалуешь и ты его, а как надо людей с собой подбить, говоришь: я за царя! Хэх!.. За царя. За волю уж, Степан, – прямо, не кривить бы душой. Ну, опять же – не знаю. Тебе видней. Погано только. Как-то все... вроде и доброе дело люди собрались делать, а без обмана – никак! Что за черт за житуха такая. У нас, что ль, у одних так, у русских? Ты вот татарей знаешь, калмыков – у их-то так жа?
– Как я их знаю!.. – в раздумье, не сразу откликнулся Степан.
Степану неохота было говорить про это: велика это штука – людей поднять на тяжкое дело долгой войны. За волю, за волю, за царя – тоже за волю, но пусть будет за царя, лишь бы смелей шли, лишь бы не разбежались после первой головомойки. А там уж... там уж не их забота. За волю-то не шибко вон подымаются мужики-то: на бояр да за царя... Так уж невтерпеж им – перед царем ползать. И нет такой головы, которая растолковала бы: зачем это людям надо?
– Такой же ведь человек – баба родила, – стал думать вслух Степан. – Пошто же так повелось? – посадили одного и давай перед ним на карачках ползать. Во!.. С ума, что ль, посходили? Зачем это? Царь. Что царь? Ну и что?
– Дьявол знает! Боятся. А тому уж – вроде так и надо, вроде уж он – не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось... А небось перелобанить хорошо поленом, так и ноги протянет, как я, к примеру...
Степан глядел вперед – как будто не слушал.
Матвей смолк.
– Ну? – спросил Степан.
– Что?
– Перелобанить, говоришь?
– Пример это я тебе!.. Такой же человек, мол, тоже туда же дорога – к червям, а вот вишь, что делается...
– Мгм... Да ишо еслив пример-то выбрать почижельше – осиновый. А?
Засмеялись.
– А что Никон? – спросил вдруг Степан с искренним и давним интересом. – Глянется мне этот поп! Хватило же духу с царем полаяться... А? Как думаешь про его?
– Ну и что?
– Как же?.. Молодец! А к нам не склонился, хрен старый. Тоже, видать, хитрый.
– Зачем ему? У его своя смета... Им, как двум медведям, тесно стало в берлоге. Это от жиру, Степан: один другому нечаянно на мозоль наступил. Ты бы ишо царя додумался с собой подговаривать...
– Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и объявлю: Никон со мной идет. А?