– Негоже учинил воевода: в святую троицу человека казнили!!
– А им-то что?! – вторили другие. – Собаки!
Младший Прозоровский приостановился было, чтобы узнать, кто это посмел голос возвысить, но старший брат дернул его за рукав, показал глазами – идти вперед и помалкивать.
– Виселицу-то для кого оставили?! – осмелели в толпе.
– Вишь, Стеньку ждут! Дождетесь... Близко!
– Он придет, наведет суд! Он вам наведет суд и расправу!
– Сволочи! – громко сказал Михайло Прозоровский. – Как заговорили!
– Иди, вроде не слышишь, – велел воевода. – Даст Бог, управимся с ворами, всех крикунов найдем.
– Прижали хвосты-то! – орали. – Он придет, Стенька-то, придет! Он вам распорет брюхо-то! Он вам перемоет кишки!
– Узю их!..
– Сволочи, – горько возмущался Михайло Прозоровский.
Так было в городе Астрахани.
А так было на Волге, пониже Черного Яра, тремя днями позже.
Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками, явно привлекая к себе внимание.
Стали гадать:
– Похоже, татаре: кони татарские.
– Они... Татаре!
– Чего-то машут. Сказать, видно, хотят. Батька, вели сплавать!
Степан всматривался со струга в далекий берег.
– Ну-ка, кто-нибудь сплавайте, – велел.
Стружок полегче отвалил от флотилии, замахали веслами к левому берегу. Вся флотилия прижалась к правому, бросали якоря, шумнули своим конным, чтоб стали тоже.
Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр, где торчали конские и людские головы:
– Федька!..
Через некоторое время наверху показалась голова Федьки Шелудяка.
– Батька, звал? – крикнул он.
– Будь наготове! – сказал ему Иван Черноярец (Степан в это время переобувался – промочил ноги, когда сходил со струга). – Татаре неспроста прибежали. Никого там не видно? На твоей стороне?
– Нет.
– Смотрите!
– Не зевали чтоб, – подсказал Степан. – Им видней там... Слышь, Федька!
– Ай?!
– Не зевайте!
– Смотрим! А кто там? Татар гости плюхат?
Казаки засмеялись: Шелудяк иногда смешно коверкал слова.
Стружок между тем махал от левого берега. А те два всадника скоро поскакали в степь.
Разинцы поутихли... Ждали. Догадывались: неспроста прибегали татары, неспроста. Атаман постоянно сообщается с ними, но и он озадачен.
– Идут, думаешь? – спросил Черноярец. – Прозоровский идет?.. А? Тимофеич?
– Иван... – с некоторым раздражением сказал Степан, – я столько же знаю, сколь ты. Подождем.
Стружок приближался медленно, очень медленно. Или так казалось. Казалось, что он никогда не подгребет к этому берегу, застрял.
Степана и других охватило нетерпение.
– Ну?! – крикнул Иван. – Умерли, что ль?!
На стружке молчали. Гребли, старались скорей. Стало понятно: везут важную весть, потому важничают и хранят молчание до поры: не выскакивают с оправданием, что – стараются.
Наконец когда стало мелко, со стружка прыгнул казак и побрел к атаману, высоко подняв в руке какую-то бумагу.
– Татаре!.. Говорят: тыщ с пять стрельцов и астраханцев верстах в трех отсудова. Это мурза шлет, – казак вышел на берег, подал Степану лист. – Тыщ с пять, сами видали, говорят: стругами, хорошо оружейные.
Степан передал лист Мишке Ярославову (татарскую писанину знал только он один), сам принялся расспрашивать казака:
– Водой только? Конных они, можеть, не углядели? Яром едут где-нибудь?..
– Конных нет, говорят. Водой. Держутся ближе к высокому берегу.
– Этой... большой дуры нет с ими? – спросил Степан, в нетерпении поглядывая на Мишку.
– Какой дуры?
– Корабль, они называют... «Орел».
– Не знаю, не сказывали. Сказали, если б был.
– Мурза пишет, – начал Мишка, глядя в лист, – были у его от Ивана Красулина... Три тыщи с лишком стреч нам идет. С князем Львовым. Иван велел передать, чтоб ты не горевал: стрельцы меж собой сговорились перекинуться. Начальных людей иноземных, и своих тоже, побьют, как с тобой свидются. Чтоб ты только не кинулся на их сдуру... Они для того на переднем струге какого-нибудь свово несогласнова или иноземца на щеглу кверху ногами взденут. Так чтоб знал: стрельцы служут тебе. Сам он, Иван-то, остается в Астрахани, и это, мол, к лучшему: как-никак, а город брать надо. А в городе ишо остались, мол, приготовились сидеть. Пишет... какого-то молодого казака на троицу истерзали и повесили. Не Максю ли?
– Это он пишет «не Максю ли»?
– Да нет, это я говорю... Макся, наверно, попался.
– А там все?
– Все. Дальше – поклоны всем...