– Здоров, князюшка! Дал Бог, свиделись. Чего такой невеселый? – спросил Степан.
– Пошто?.. Вон как весело! – князь Семен горько усмехнулся. – Чересчур даже... Пир горой!
– Что Прозоровский сам не пошел? Опять тебя выслал...
– За стенами надежней.
– Не знаю. Я так не думаю. Много ль за стенами осталось?
– Есть...
– Будут со мной биться? Как думаешь?
Князь помолчал.
– Мне то неведомо, атаман. Тебе лучше знать. Есть у тебя свои старатели там... Они знают. Много с тобой в Царицыне бились?
– Есть, – согласился Степан. – Есть, князь. Куда я без их? Я без их, как без рук. Максю закатовали? Астрахань мне ответит... Ответит! Прозоровского за ноги повешу. Не веришь?
– Как не верю?! Верю. Вон они... тоже верют, бедняги, – князь посмотрел на дворян и купеческих сынов, которым вязали за спиной руки, набивали им за пазуху камней и пихали в воду. Дворяне, купцы и иноземные начальники сопротивлялись, не хотели в воду, кричали, плакали, кто помоложе... Князь отвернулся. – Как не верить, не хочешь, да поверишь.
– Что, князь? – спросил Степан. – Страшно?
– Мне что же страшно?.. Тебе за все ответ держать, не мне. Мне их жалко... Как ты решился на такое? – князь открыто посмотрел на Степана. – Ведь это бунт, Стенька. Да бунт-то какой – невиданный. Как же это можно? Неужель ты не думаешь?
– Жалко тебе их? – переспросил жестко Степан, кивнув на астраханские струги, с которых летели в воду начальные люди.
Князь Семен помолчал и вдруг сам спросил сердито:
– Как мне тебе ответить: «Нет, не жалко»?
– Вот, – кивнул Степан. – Тебе своих жалко, мне – своих. Сколь тут? – капля в море. Рази вы столько извели, без крова оставили, по миру пустили... А ты говоришь, как решился. Вы-то решились.
– Кто мы-то?
– Вы. Вы хуже Мамая... хуже турка! Вы плачете, а мне кажется, волки воют.
Князь Семен посмотрел на атамана... и ничего не сказал. Но, помолчав, все же решился еще возразить:
– Вам ли, казакам, на судьбу жалиться? Уж кому-кому, а вам-то... грех. Чего вам не хватало-то?
– Со мной не одни казаки, что, не видишь? У меня тут всяких...
– Вы затеяли-то.
– Затеяли-то вы, князь. Не бежали б они к нам да не рассказывали, как вы их там... Собаки! – сорвался Степан на крик. – Стоит тут рот разевает: «вы», «вы-ы»... А вы?! Вон где ваше место! – Степан показал. – На дне! Тоже туда захотел? Жалость свою пялит стоит... У вас ее сроду не было.
Теперь князь замолк, не хотел больше ни возражать, ни спрашивать.
Когда расправились с ненавистными, сошли все на берег... Конные тоже послезали с коней. Раскинулись лагерем и держали совет. И круг решил: «Приступать Астрахань».
Рано утром, когда еще митрополит служил заутреню, прибежали в храм перепуганные караульные стрельцы.
– Что вы?
– Беда, святой отец! Стояли мы в карауле у Пречи́стенских ворот, и незадолго до света было нам чудо: отворилось небо, и на город просыпались искры, как из печки. Много!..
– Сие видение извещает, что изольется на нас фиял гнева божия, – сказал митрополит. И поспешил к воеводе. В решающие и опасные минуты жизни трезвый старик верил больше сильному и умному – здесь, на земле. Беда только, что Прозоровский-то – и не сильный, и не умный – сыромятина, митрополит понимал это, но больше идти некуда.
– Беда, – вздохнул воевода, выслушав рассказ митрополита о чуде. – Господи, на тебя одного надежа. Укрепи город.
Вошел подьячий Алексеев.
– Слыхал чудо-то? – спросил его воевода.
Алексеев глянул на Прозоровского и покривился:
– Это чудо – не чудо. Вон чудо-то, на дворе. Вот это так чудо!
– Чего там? Кто? – вскинулся воевода.
– Стрельцы.
– Денег просют?
– Просют ли?!.. Так не просют. За горло берут!
– Святой отец, я соберу, сколь могу, остальное добавь ты. Иначе несдобровать нам, – воевода растерянно и с досадой смотрел на митрополита. – Давайте спасаться.
– Сколь надо-то? – спросил тот.
– Сколь есть, столь и надо. Вели и монастырю Троицкому не поскупиться – для ихнего же живота.
– Шестьсот рублев найду, – сказал митрополит. – Тыщи с две монастырь даст. Ты вперед дать хочешь? Надо дать.
– Надо, отец, ничего больше не выдумаешь. Как ни крути, а все – надо. А то сами возьмут. Чем остановим? Львова, как на грех, нету. Куда они задевались-то? Не беда ли с ими какая? Царица небесная, матушка!.. Тоску смертную чую. Говорил тада: не пускать Стеньку оружного! Нет, пустили...