Степан пошел вниз.
Начался короткий суд над «лучшими» людьми города – дворянами, купцами, стрелецкими начальниками, приказными кляузниками... Тут – никаких изобретательств. Степан шел вдоль ряда сидящих, спрашивал;
– Кто?
– Тарасов Лука, подьячий приказу...
Степан делал жест рукой – рубить. Следовавшие за ним исполнительные казаки рубили тут же.
– Кто?
– Сукманов Иван Семенов, гостем во граде... Из Москвы...
Жест рукой. Сзади сильный резкий удар с придыхом:
– Кхэк!
– Кто?
– Не скажу, вор, душегубец, раз...
– Ы-ык! Молодой, а жиру!.. Боров.
– Кто?
– Подневольный, батюшка. Крестьянин, с Самары, с приказу, с гумагами послан...
Люди вокруг жадно слушали, как отвечают из ряда под колокольней, не пропускали ни одного слова.
– Врет! – крикнули из толпы, когда заговорил самарец. – С Самары, только не крестьянин, а с приказа, и суда в приказ прислан... Лиходей!
– Кхэк!.. – махнул казак, голова самарского приказного со стуком, с жутким коротким стуком, точно уронили деревянную посудину с квасом, упала к ногам самарца.
Некоторых Степан узнавал.
– A-а, подьячий! А зовут как, забыл...
– Алексей Алексеев, батюшка...
– За ребро, на крюк.
– Батюшка!.. Атаман, богу вечно молить буду, и за детей твоих... Сжалься, батюшка! Можеть, и тебя когда за нас помилуют...
Подьячего уволокли к стене.
– Где хоронить, батька? – спросили Степана.
– В монастыре. Всех в одну братскую.
– И воеводу?
– Всех. По-божески – с панихидой. Жены и дети... пусть схоронют и отпоют в церкви. Баб в городе не трогать, – Степан строго поглядел на казаков, еще раз сказал: – Сильничать баб не велю! Только – полюбовно.
На площадь перед приказной палатой сносили всякого рода «дела», списки, выписи, грамоты... Еще один суд – над бумагами. Этот суд атаман творил вдохновенно, безудержно.
– Вали!.. В гробину их!.. – Степан успел хватить «зелена вина»; он не переоделся с ночи, ни минуты еще не имел покоя, ни разу не присел, но сила его, казалось, только теперь начала кидать его, поднимать, раскручивать во все стороны. Он не мог сладить с ней. – Все?
– Все, батька!
– Запаляй!
Костер празднично запылал; и мерещилось в этом веселом огне – конец всякому бессовестному житью, всякому надругательству и чванству – и начало жизни иной, праведной и доброй. Как ждут, так и выдумывают.
– Звони! – заорал Степан. – Во все колокола!.. Весело, чтоб плясать можно. Бего-ом! Все плясать будем!
Зазвонили с одной колокольни, с другой, с третьей... Скоро все звонницы Кремля и Белого города названивали нечто небывало веселое, шальное, громоздкое. Пугающие удары «музыки», срываясь с высоты, гулко сшибались, рушились на людей, вызывая странный зуд в душе: охота было сделать несуразное, дерзкое, охота прыгать, орать... и драться.
Степан сорвал шапку, хлопнул оземь и первый пошел вокруг костра. То был пляс и не пляс – что-то вызывающе-дикое, нагое: так выламываются из круга и плюют на все.
– Ходи! – заорал он. – Тю!.. Ох, плясала да пристала, сяла на скамеечку. Ненароком придавила свою канареечку! Не сбавляй!.. Вколачивай!
К атаману подстраивались сзади казаки и тоже плясали: притопывали, приседали, свистели, ухали по-бабьи... Наладился развеселый древний круг. Подбегали из толпы астраханцы, кто посмелей, тоже плясали, тоже чесалось.
Черными испуганными птицами кружили в воздухе обгоревшие клочки бумаг; звонили вовсю колокола; плясали казаки и астраханцы, разжигали себя больше и больше.
– Ходи! – кричал Степан. Сам он «ходил» серьезно, вколачивая ногой... Странная торжественность была на его лице – какая-то болезненная, точно он после мучительного долгого заточения глядел на солнце. – Накаляй!.. Вколачивай – тут бояры ходили... Тут и спляшем!
Плясали: Ус, Мишка Ярославов, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, дед Любим, Семка Резаный, татарчонок, Шелудяк, Фрол Разин, Кондрат – все. Свистели, орали.
Видно, жила в крови этих людей, горела языческая искорка – то был, конечно, праздник: сожжение отвратительного, ненавистного, злого идола – бумаг. Люди радовались.
Степан увидел в толпе Матвея Иванова, поманил рукой к себе. Матвей подошел. Степан втолкнул его в круг:
– Ходи!.. Покажь ухватку, Рязань. Мешком солнышко ловили, блинами тюрьму конопатили... Ходи, Рязань!
Матвей с удовольствием пошел, смешно семеня ногами и подпрыгивая, и взмахивая руками. Огрызнулся со смехом:
– Гляди, батька, а то я про донцов... тоже знаю!
Костер догорал.