– Охальник! На кого голос высишь?! – сказал Иосиф. – Есть ли крест на тебе? Есть ли крест?
Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и пошел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально, неотступно. Он растерялся.
– Чем плохой Исус, святой отче? – спросил Матвей. – Ты не гневайся, а скажи толком.
Митрополит опять возвысил торжественно голос:
– Господь Бог милосердный отдал сына своего на смерть и муки... Злой он у тебя! – вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке. – И не ходи, и не жалься. Не дам Бога хулить! Исус учил добру и вере. А этот кому верит? – митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо. – Этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон, – Иосиф показал на Степана. – Живо сговорятся...
Степан вскочил и пошел из храма.
– Ну, зря ты так, святой отец, – сказал Матвей. – Смерти, что ль, хочешь себе?
– Рука не подымется у злодея...
– У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?
– Да вот ведь... во грех ввел! – митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице: – Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица... Заступись, Пресвятая Дева, образумь разбойников!
Алешка почесал голову, он тоже сник и испугался.
– Злой... А сам-то не злой?
– Выведете из терпения!..
Тут в храм стремительно вошел Степан... Вел с собой Семку Резаного.
– Кого тут добру учили? – запально спросил он, опять подступая к митрополиту. – Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка глянь суда! – сгреб митрополита за грудки и подтащил к Семке. – Открой рот, Семка. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают?! Можеть, у тебя в палатах? Ну, милосердный козел?! – Степан крепко встряхнул Иосифа. – Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа Бога мать!.. Мужику голос подать не моги – вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу! – Степан выхватил из-за пояса пистоль. – Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.
Алешка подпрыгал к митрополиту, прислонил перед ним иконку к стене.
– Молись, убью! – Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
– Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов. Он стиснул зубы... Побелел.
Матвей упал перед ним на колени...
– Батька, не стреляй! Не искусись... Он хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он старик, ему и так помирать скоро... он хочет муку принять! Не убивай, Степан, не убивай! Не убивай!
– Сука продажная, – усталым, чуть охрипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс. – Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь... Не богу ты раб, царю! – Степана опять охватило бешенство, он не знал, что делать, куда деваться с ним.
Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны, шептал молитву, на атамана не смотрел.
Степан с томлением великим оглянулся кругом... Посмотрел на митрополита, еще оглянулся... Вдруг подбежал к иконостасу, вышиб икону Божьей Матери и закричал на митрополита, как в бою:
– Не ври, собака! Не врите!.. Если б знал Бога, рази б ты обидел калеку?
– Батька, не надо так... – ахнул Алешка.
– Бей, коли, руби все, – смиренно сказал Иосиф. – Дурак ты, дурак заблудший... Что ты делаешь? Не ее ты ударил! – он показал на икону. Свою мать ударил, пес.
Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, несколько раз рубанул сплеча витые золоченые столбики, но сам, видно, ужаснулся... постоял, тяжело дыша, глянул оторопело на саблю, точно не зная, куда девать ее...
– Господи, прости его! – громко молился митрополит. – Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, Господи.
– Ух, хитрый старик! – вырвалось у Матвея.
– Батька, не надо! – Алешка заплакал, глядя на атамана. – Страшно, батька...
– Прости ему, Господи, поднявшему руку, не ведает он... – митрополит смотрел вверх, на распятие, и крестился беспрестанно.
Степан бросил саблю в ножны, вышел из храма.
– Кто породил его, этого изверга! – горестно воскликнул митрополит, глядя вслед атаману. – Не могла она его приспать грудного в постеле!..
– Цыть! – закричал вдруг Матвей. – Ворона... Туда же – с проклятием! Поверни его на себя, проклятие свое, бесстыдник. Приспешник... Руки коротки – проклинать! На себя оглянись... Никона-то вы как?.. А небось языки не отсохли – живы-здоровы, попрошайки.
Степан шагал мрачный через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади Кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали со всех сторон: