– Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!
– Дай тебе Бог много лет жить и здравствовать, заступник наш!
– Слава батюшке Степану!
– Слава вольному Дону!
– С нами чару, батька?
– Гуляйте, – сказал Степан. И вошел в приказную палату.
Там на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.
Никого в палате не было.
Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.
– Вот, Ваня... – сказал. И задумался, глядя в окно. Даже сюда, в каменные покои, доплескивался шумный праздник.
Долго сидел так атаман – вроде прислушивался к празднику, а ничего не слышал.
Скрипнула дверь... Вошел Семка Резаный.
– Что, Семка? – спросил Степан. – Не гуляется?
Семка промычал что-то.
– Мне тоже не гуляется, – сказал Степан. – Даже пить не могу. Город взяли, а радости... нету, не могу нисколь в душе наскрести. Вот как бывает.
И опять долго молчал. Потом спросил:
– Ты богу веришь, Семка?
Семка утвердительно кивнул головой.
– А веришь, что мы затеяли доброе дело? Вишь, поп-то шумит... Бога топчем... Рази мы Бога обижаем? У меня на Бога злости нету. Бога топчем... Да пошто же? Как это? Как это мы Бога топчем? Ты не думаешь так?
Семка покачал головой, что – нет, не думает. Но его беспокоило что-то другое – то, с чем он пришел. Он стал мычать, показывать: показывал крест, делал страшное лицо, стал даже на колени... Степан не понимал. Семка поднялся и смотрел на него беспомощно.
– Не пойму... Ну-ка ишо, – попросил Степан.
Семка показал бороду, митру на голове – и на храм, откуда он пришел, где и узнал важное, ужасное.
– Митрополит?
Семка закивал, замычал утвердительно. И все продолжал объяснять, что митрополит что-то сделает.
– Говорит? Ну... Чего митрополит-то? Чего он, козел? Лается там небось? Пускай...
Семка показал на Степана.
– Про меня? Так. Ругается? Ну и черт с им!
Семка упал на колени, занес над головой крест.
– Крестом зашибет меня?
– Ммэ... э-э... – Семка отрицательно затряс головой. И продолжал объяснять: что-то страшное сделают со Степаном – митрополит сделает.
– A-а!.. Проклянут? В церквах проклянут?
Семка закивал утвердительно. И вопросительно, с тревогой уставился на Степана.
– Понял, Семка: проклянут на Руси. Ну и... проклянут. Не беда. А Ивана тебе жалко?
Семка показал, что жалко. Очень... Посмотрел на Ивана.
– Сижу вот, не могу поверить: неужели Ивана тоже нету со мной? Он мне брат был. Он был хороший... Жалко, – Степан помолчал. – Выведем всех бояр, Семка, тада легко нам будет, легко. Царь заартачится – царя под зад, своего найдем. Люди хоть отдохнут. Везде на Руси казачество заведем. Так-то... Это по-божески будет. Ты жениться не хошь?
Семка удивился и показал: нет.
– А то б женили... Любую красавицу боярскую повенчаю с тобой. Приглядишь, скажи мне – свадьбу сыграем. Ступай позови Федора Сукнина.
Семка ушел.
Степан встал, начал ходить по палате. Остановился над покойником. Долго вглядывался в неподвижное лицо друга. Потрогал зачем-то его лоб... Поправил на груди руку сказал тихо, как последнее сокровенное напутствие:
– Спи спокойно, Ваня. Они за то будут кровью плакать.
Пришел Сукнин.
– Ступай к митрополиту в палаты, возьми старшего сына Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне. Они там с матерью.
Сукнин пошел было исполнять.
– Стой, – еще сказал Степан. – Возьми и другого сына, младшего, и обоих повесь за ноги на стене.
– Другой-то совсем малой... Не надо, можеть.
– Я кому сказал! – рявкнул Степан. Но посмотрел на Федора – в глазах не злоба, а мольба и слезы стоят. И сказал негромко и непреклонно. – Надо.
Сукнин ушел.
Вошел Фрол Разин.
– Там Васька разошелся... Про тебя в кружале орет что попало.
– Что орет?
– Он-де Астрахань взял, а не ты. И Царицын он взял.
Степан горько сморщился, как от полыни; прихрамывая, скоро прошел к окну, посмотрел, вернулся... помолчал.
– Пень, – сказал он. – Здорово пьяный?
– Еле на ногах...
– Кто с им? – Степан сел в деревянное кресло.
– Все его... Хохлачи, танбовцы. Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести...
Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.
– Пойдем. Счас он у меня Могилев возьмет.
Но в палату, навстречу ему, тоже решительно и скоро вошел Ларька Тимофеев, втолкнул Степана обратно в покои... Свирепо уставился атаману в глаза.
– Еслив ты думаешь, – заговорил Ларька, раздувая ноздри, – что ты один только в ответе за нас, то мы так не думаем. Настрогал иконок?!