Тоска овладела Степаном. Он не умел ее скрывать.
Однажды у них с Ларькой вышел такой разговор. Они были одни в курене. Степан выпил вина, сплюнул, сказал прямо и просто:
– Не пьется, Ларька. Мутно на душе. Конец это.
– Какой конец? Ты что? – удивился Ларька; может, притворился, что удивлен, – даже и это противно знать: все врут теперь или нет?
– Конец... Смерть чую.
– Брось! Пошли в Астрахань... Уймем там усобицу ихную. Можеть, в Персию опять двинем... – Ларька вроде говорил искренне.
– Нет, туда теперь путь заказан. Там два псаря сразу обложут: царь с шахом. Они теперь спелися.
– Ну, на Волгу пошли! – Нет, Ларька еще предан душой. Но это не радует, а только гнетет: где другие, где они, с преданными душами-то?
– С кем? Сколь нас!..
– Сколь есть... Мужиками обрастем: вошкаются же они там...
– Мужики – это камень на шею. Когда-нибудь да он утянет на дно. Вся надежа на Дон была... Вот он – Дон! – Степан надолго задумался. Потом с силой пристукнул кулаком в столешницу. – На кой я Корнея жить оставил?! Где голова была!.. Рази ж не знал я его? Знал – не станет он тут прохлаждаться: всех путами спутал, а концы... Москва держит. Не седня-завтра суда бояры с войском явются.
Ларька выпил. Помолчал и сказал:
– Не вышло, видно, у Ивана. Пропал где-то.
– Про кого ты? – не понял Степан.
– Ванька Томилин... Посылал я его в Черкасск Корнея извести. Пропал, видно, казак. Можеть, перекинулся...
– Когда же?
– До того ишо, как нам к Черкасску ходить. Ни слуху ни духу... У меня зельишко было, мордвин один дал: с ноготка насыпать в рюмку... А можеть, мордвин надул.
– Пропал. Корнея кто обведет, тот сам дня не проживет.
– Пропал... Можеть, не сумел. Но там... чего там, поди, суметь-то!
– Можеть, изменил. За кого теперь можно заручиться? Надо было нам раньше думать, Ларька. Как я-то?! Где голова была!
– Нет. Я его знаю, Ваньку... Чего-то, видно, не вышло.
– Ну, пропал.
– Пропал. Жалко, казак добрый, – вздохнул Ларька.
Степан надолго замолк.
В одной станице, в курене богатого казака, вышел с хозяином спор.
– Пропало твое дело, Степан Тимофеич, – заявил хозяин напрямки. – Не пойдут больше за тобой.
– Пошто? – спросил Степан.
– Пропало... Не пойдут больше.
– Откуда ты взял?! – хотел серьезно понять Степан. – Как это: я вам говорю – не пропало, а вы – пропало. Я лучше знаю или вы?
– Видим... не слепые. За тобой кто шел-то? Голутьба наша да москали, которых голод суда согнал. Увел ты их, слава богу, рассеял по городам, сгубил которых – теперь все, не обижайся. Не пойдут больше за тобой. И не мани, и не сули горы златые... Смешно даже слушать-то. Не зови никого и сам уймись. Хватит.
– А ты, к примеру, пошто послужить не хошь?
– Кому? – казак прищурил глаза в усмешке. – В разбойниках не хаживал, не привел Господь бог... С царем мне делить нечего – мы с им одной веры. Он меня поит-кормит, одевает...
– А мужиков... – Степан уже пристально смотрел на казака. – Братов таких же, русских, одной с тобой веры – бьют их... У тебя рази душа не болит?
– Нет. Сами они на свой хребет наскребли. И ты, Степан, не жилец на свете. От тебя смертью пахнет.
Степан и Ларька уставились на казака.
– Смертью пахнет, – пояснил тот. – Как вроде травой лежалой. Я чую, когда от человека так пахнет. Значит, не жилец.
– А от тебя не пахнет? – спросил Степан.
– От себя не учуешь. А вот у нас в станице – кто бы ни помирал – я наперед знаю. Подойдешь – даже лихотит, до того воняет. Скажешь человеку – не верит, пройдет время, глядишь: отдал богу душу. Или на войне срубют, или своей смертью помрет. Я – такой. Меня даже боятся. А от тебя счас крепко несет. Срубют тебя, Степан, на бою. Оно бы и лучше – збаламутил ты всех... Царя лаешь, а царь-то заботится об нас. А счас вот – по твоей милости – без хлебушка сидим. Мы за тебя в ответе оказались. А на кой ты нам? Мы с царем одной веры, ишо раз тебе говорю.
Степан впился немигающим взглядом в казака, одаренного таким странным даром: чуять чужую смерть.
Ларька встал и вышел из куреня, чтоб ничего больше не видеть. Слышал, как Степан сказал казаку:
– Поганая ваша вера, раз она такая...
Больше Ларька не слышал.
Через некоторое время Степан вышел во двор, вытер саблю пучком пакли... Садясь на коня, велел казакам:
– Спалить.
– Не надо бы – у себя-то... – неуверенно сказал Ларька. – Так вовсе никого не подымем.