– Спалить! – крикнул Степан. Стегнул коня и погнал прочь.
Лазарь догнал атамана на выезде из станицы, подравнял своего коня к скоку разинского жеребца, чуть сзади.
– Спалили? – спросил Разин, не оглянувшись.
– Нет, – коротко отозвался Ларька.
Степан оглянулся... Не то что удивился такому непослушанию, а интересно: это бунт, что ли?
– Я же велел...
– Со зла велел. После сам пожалеешь.
Если это не бунт, то и не ватажный угар, когда слова атамана, как искру живую, рвет и носит большой ветер, и куда она упадет, искорка, там горит. Нет, это не гулевой пожар, это похмелье в пасмурное утро, горькое, пустое и мерзкое.
«Это – конец. Конец. Конец». Степан понимал.
Он молча скакал... И захотелось вдруг еще и вот что понять: ну, есть страх? Злость? Боль? Жалость?.. Нет, одно какое-то жгучее нетерпение: уж скорей бы, скорей бы какой-то конец. Какой ни на есть! Надоело. Тошно. Он и сам не верил теперь, что можно поднять Дон. Нет, прав был Матвей Иванов, царство небесное: на леченом коне далеко не ездят. «Битый я – вот отгадка всему. Кто же пойдет за мной, какой дурак! Я б сам первый не пошел...»
Ларька как будто подслушал его мысли. Позвал:
– Степан!
– Ну? – атаман не обернулся.
– Придержи!.. Погутарим.
Степан перевел жеребца с рыси на шаг, но и опять не обернулся.
– Не подымется Дон, Степан... – заговорил Ларька, оглянувшись на казаков, но те были далеко. – Знаешь, чего мы делаем, мотаемся по станицам? Слабость свою всем в глаза пялим. Когда волка ранют, он, дурак, заместо того чтоб перебрести ручеек да отлежаться где-нибудь в закутке, зализать рану, он заместо этого старается уйти подальше – кровь теряет и след за собой волокет. Так и мы.
– Мы же не уходим, – Степану интересно стало, как думает есаул про все эти дела.
– Мы хуже: на глазах мечемся.
– Все так же думают или один ты... такой умник?
– Все. Не показывают только. Тут дураку все понятно, не надо даже умником быть. У тебя голова, а у нас что, корчаги заместо голов?
Степан оглянулся на есаула:
– Чего ж ты советуешь? – еще сбавил ход жеребцу. – Нет, так: скажи, пошто Дон больше не подымется?
– Степа, мы ж казаки с тобой. Чего греха таить – и ты знаешь, и я знаю: за щастливым атаманом – это мы с радостью великой, хоть на край света... хаживали! И за тобой шли. А теперь ты... запнулся. Тут уж – прости, батюшка атаман, – погожу. Отсижусь пока дома. Ненавижу эту поганую жилку, но сам такой... Никуда не денесся. Вот тебе мой ответ. Плохой ответ, но... какой есть.
– Я не ответ спрашиваю, а совет.
– Совет?.. Тут я пока... дай подумать, – Ларька замолчал.
И Степан молчал.
– Ну, раз спрашиваешь, – заговорил Ларька, – то я скажу... Пойдем в Запороги? Нас там с радостью примут. Вот мой совет добрый. Никуда больше не надо – ни в Астрахань, ни... Там хуже нашего. И на Волге нечего делать: у их там теперь свои атаманы... Там теперь – ихная война пошла.
– Битые-то придем в Запороги?..
– А они что, сроду битые не были? Им тоже попадало.
– Ларька!.. – с грустью и изумлением воскликнул атаман. – Послухал бы ты счас со стороны себя, бесстыдник! Братов наших, товарищей верных в землю поклали, а сами наутек? Эх, есаул... Плачет по тебе моя пуля за такой совет, но... не судья я вам больше. Скажу только, как нам теперь быть: разделим с братами нашими ихную участь. А еслив у тебя эта твоя поганая жилка раньше времени затрепыхалась – отваливай.
Теперь молчал Ларька.
– Что молчишь?
– Нечего сказать, вот и молчу. Это как же ты мне советуешь отвалить-то – ночью? Тайком?
– Ты видишь, как отваливают. Тайком.
– До такого я пока не дошел.
– А не дошел, не советуй всякую дурость.
Некоторое время ехали молча.
Отдохнувшие кони сами собой перешли в рысь. Казаки отпустили их. День был нежаркий. Степь, еще не спаленная огневым солнцем, нежилась, зеленая, в ласковых лучах; кони всласть распинали ее сильными ногами.
– Знаешь, чего хочу? – спросил Степан после долгого молчания.
Ларька, оскорбленный и пристыженный, хотел уклониться от разговора. Буркнул:
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Хочу спокоя. Упасть бы в траву... и глядеть в небо. Всю жизнь, как дурак, хочу полежать в траве, цельный день, без всякой заботы... Скрывал только... Но ни разу так и не полежал.
Ларька удивленно посмотрел на Степана. Не думал он, что неукротимый атаман, способный доводить в походах себя и других до исступления... больше всего на свете хотел бы лежать на травке и смотреть в небо. Он не поверил Степану. Он переиначил желанный покой этот на свой лад: