– Скоро будет нам спокой. Только опасаюсь, что головы наши... будут в сторонке от нас. Одни только головушки и будут смотреть в небо. А? – Ларька невесело засмеялся.
Степан улыбнулся тоже.
– Воронье... – сказал он непонятно.
– А?
– Воронье, мол... глаза выклюют – не посмотришь. Нечем смотреть-то будет.
На этом перегоне их догнал верховой.
– За вами не угоняисся. То там, сказывают, видали, то тут...
– Говори дело! – нетерпеливо велел Степан.
Казак ненароком зыркнул глазами на войско атамана, до смешного малое... Разные ходили слухи: то говорили, со Стенькой много, то – мало. Теперь видно: плохо дело атамана, хуже не бывает. И казак не сумел скрыть своего изумления; на его усатом лице промелькнуло что-то вроде ухмылки.
– Ты что? – спросил Ларька, обеспокоенный запинкой казака и его пытливым взглядом. Он и усмешку казака не проглядел.
– Корней в Кагальник нагрянул, – казак спокойно посмотрел в глаза Степану.
Степан, Ларька, сотники молча ждали, что еще скажет гонец. Казака этого никто не знал.
– Ну? – не выдержал Степан. – С войском?
– С войском.
– Сколь? Да рожай ты!.. – заругался Степан. – Тянуть, что ль, из тебя?
– Сот семь, можа, восемь... Сказывает, грамоту тебе от царя привез.
– Какую грамоту?
– Больше молчит. Велел только сказать: милостивая грамота.
Степан долго не думал:
– В Кагальник!
– Степан... я не поеду, – заявил Ларька.
– Как так? – Степан крутнулся в седле, вперился глазами в есаула – в лицо его, в переносицу. – Как ты сказал?
– Подвох это. Какая милостивая грамота! Ты что?
Степан качнул удивленно головой:
– Рази я для того еду, что в грамоту ту верю? Ларька... что ты, бог с тобой! Ты уж вовсе меня за недоумка принимаешь. Грамота, видно, есть, только не милостивая. С какого черта она милостивой-то будет? Мы ему Сибирь не отвоевали...
Теперь Ларька удивился:
– Для чего же? Не возьму, для чего к им ийтить?
– Придем – все разом решим. Раз они сами вылезли – нам грех уклоняться. Не могу больше... Ты видишь – зря мотаемся. Сам же укорял: без толку мотаемся... Поехали – крест поставим и не будем мотаться.
– В триста-то казаков на семьсот! Нет, Степан... ты вояка добрый, но там тоже... не турки, а такие же казаки. Ничего нам не сделать. Какой крест?
– Помрем по-людски...
– Мне ишо рано. – Ларька решительно изготовился в душе; страх он одолел, но все же заговорил громче – чтоб другие слышали.
– Вон ка-ак? – протянул Степан; такого он не ждал.
– А как?.. С тобой на верную гибель? – спросил Ларька. – Зачем?
– Последний раз говорю: едешь? – Степан не угрожал, но никто бы и не поручился, что он сейчас не всадит Ларьке пулю в лоб. Было тихо.
– Нет. Зачем? Я не понимаю: зачем? – Ларька оглянулся на казаков... И опять к Степану: – Зачем, батька?
Степан долго смотрел в глаза верному есаулу. Ларька выдержал взгляд атамана.
Степан отвернулся, некоторое время еще молчал. Потом обратился ко всем:
– Казаки! Вы слыхали: в Кагальник пришел с войском Корней Яковлев. Их больше. Их много. Кто хочет ийтить со мной – пошли, кто хочет с Ларькой остаться – я не неволю. Обиды тоже не таю. Вы были верные мои други, за то вам поклон мой, – Степан поклонился. – Разделитесь и попрощайтесь. Даст бог – свидимся, а нет – не поминайте лихом, – Степан подъехал к Ларьке, обнял его – поцеловались.
– Не помни зла, батька, – сказал Ларька, перемогая слезы. – Не знаю... у тебя своя думка... я не знаю...
– Не тужи. Погуляй за меня. Видно, правду мне казак говорил... близко мой конец.
Ларька не совладал со слезами, заплакал, больно сморщился и ладошкой сердито шаркнул по глазам.
– Прости, батька... Не обессудь.
– Добре... Вы простите тоже.
Степан развернул коня и, не оглядываясь, поскакал в степь. Он слышал топот за собой, но не оглядывался, крепился. Потом оглянулся... Не больше полусотни скакало за ним. Степан подстегнул коня и больше уже не оборачивался. И не давал коню передохнуть – торопился. Полусотня едва поспевала за ним – не у всех были добрые кони. Один раз сзади шумнули Степану, чтоб маленько сморил. Степан не оглянулся и не сбавил бег.
Трудно понять, какие чувства овладели Степаном, когда он узнал, что в Кагальнике сидит Корней Яковлев. Он действительно прямиком пошел к гибели. Он не мог не знать этого. И он шел. Вспомнились слова Матвея про Иисуса... Но вдумываться в них Степан не стал. Да и не понял он тогда, почему – Иисус? А теперь и вовсе не до того – разбираться в чувствах, в предчувствиях, в мыслях путаных... С каждым скоком коня все ближе, ближе, ближе те, кого атаман давно хотел видеть. Теперь – скоро уж – все будет ясно, скоро будет легко. Скоро, скоро уж станет легко. Степан волновался, тискал в руках тонкий ремешок повода... Господи, как охота скорей заглянуть в ненавистные, в глубокие, умные глаза Корнея, Фрола Минаева, Мишки Самаренина... Выстегать бы их вовсе, напрочь – плетью изо лба, чтоб вытекли грязным гноем. Но зачем-то надо было Степану еще раз увидеть эти глаза. Зачем? Не понимал тоже... Затем, может, что охота увидеть – какое в них будет торжество. Будет в них торжество-то? Как они глядеть-то будут?