Дядя Емельян дернулся было с рукой... и смутился. Сказал с усмешечкой:
– Да ведь ты, Стенька... ложкой кормишь, а стеблем в глаз норовишь.
– Да что ты, Христос с тобой! – воскликнул Степан. – Я грамотку царскую приехал послушать, грамотку. А вы зачем звали? Мне сказали – грамотка у вас от царя...
Выручил всех Корней. Взял кувшин, разлил вино по чарам. Но опять вышла заминка – надо брать чары. Левой рукой – поганой рукой, не по-христиански. Опять не знали, что делать, сидели, кто ухмылялся в дурацком положении, кто хмурился... Упустить Стеньку из виду, хоть на короткое время занять руки – опасно: неизвестно, кому первому влетит между глаз Стенькина пуля, а сзади – еще трое с саблями и с пистолями.
Степан взял свою чару, поднял...
– Со свиданьем, казаки!
Старши́на сидела в нерешительности.
Степан выложил свой пистоль на стол.
– Кладу – вот. Выкладывайте и вы, не бойтесь. Или вы уж совсем отсырели, в Черкасске сидючи? Нас ведь четверо только!
Казаки поклали пистоли на стол, рядом с собой, взяли чары.
– Я радый, что вы одумались и пришли ко мне, – сказал Степан. – Давно так надо было. Что в Черкасск меня не пустили, за то вам отпускаю вашу вину. Это дурость ваша, неразумность. Выпьем теперь за вольный Дон – чтоб стоял он и не шатался! Чтоб никогда он не знал изменников поганых!
Переглянулись...
Понесли пить...
Когда пили, Корней незаметно мигнул одному казаку. Тот встал и пошел было из землянки. Один из сотников Разина остановил его:
– Посиди.
– Ты с чем приехал, Степан? – прямо спросил Корней.
– Карать изменников! – Степан ногой двинул стол. Трое его сотников рубили уже старши́ну. Раздались выстрелы... В землянку вбежали. Степан застрелил одного и кинулся к сабле, пробиваясь через свалку кулаком, в котором был зажат пистоль.
– Степан!.. – закричала Алена. – Они же подобру приехали!.. Степушка!.. – она повисла у него на шее. Этим воспользовались, ударили чем-то тяжелым по голове. Удар, видно, пришелся по недавней ране. Степан упал.
И опять звон ошеломил голову. И ночь сомкнулась непроглядная, беспредельная, и Степан полетел в нее. Не чувствовал он, не слышал, как били, пинали, топтали распростертое тело его.
– Не до смерти, ребятушки!.. – заполошно кричал Корней. – Не до смерти! Нам его живого надо!
...И опять, как сознание помутилось, увидел Степан:
Степь... Тишину и теплынь мира прошили сверху, с неба, серебряные ниточки трелей. Покой. И он, Степан, безбородый еще, молодой казак, едет в Соловецкий монастырь помолиться святому Зосиме.
– Далеко ли, казак? – спросил его встречный старый крестьянин.
– В Соловки. Помолиться святому Зосиме, отец.
– Доброе дело, сынок. На-ка, поставь и за меня свечку, – крестьянин достал из-за ошкура тряпицу размотал ее, достал монетку, подал казаку.
– У меня есть, отец. Поставлю.
– Нельзя, сынок. То – ты поставишь, а это – от меня. На-ка. Ты – Зосиме, а от меня – Николе Угоднику поставь, это наш.
Степан взял монетку.
– Чего ж тебе попросить?
– Чего себе, то и мне. Они знают, чего нам надо.
– Они-то знают, да я-то не знаю, – засмеялся Степан.
Крестьянин тоже засмеялся:
– Знаешь! Как не знаешь. И мы знаем, и они знают.
Пропал старик, все смешалось и больно скрутилось в голове. Осталось одно мучительное желание: скорей доехать до речки какой-нибудь и вволю напиться воды... Но и это желание – уже нет его, опять только – больно. Господи, больно!.. Душа скорбит.
Но опять – через боль – вспомнилось, что ли, или кажется все это: пришел Степан в Соловецкий монастырь. И вошел в храм.
– Какой Зосима-то? – спросил у монаха.
– А вон!.. Что ж ты, идешь молиться и не знаешь кому. Из казаков?
– Из казаков.
– Вот Зосима.
Степан опустился на колени перед иконой святого. Перекрестился... И вдруг святой загремел на него со стены:
– Вор, изменник, крестопреступник, душегубец!.. Забыл ты святую соборную церковь и православную христианскую веру!..
Больно! Сердце рвется – противится ужасному суду, не хочет принять его. Ужас внушает он, этот суд, ужас и онемение. Лучше смерть, лучше не быть, и все.
Но смерти еще нет. Смерть щадит слабого – приходит сразу; сильный в этом мире узнает все: позор, и муки, и суд над собой, и радость врагов.
Вот уж не бред и видения – а так и было: прокляли Степана на Руси. Все злое, мстительное, маленькое поднялось и открестилось от Стеньки Разина, разбойника, изменника, душегубца.