– Как знать... – тоже тихо, глядя на затон, молвил Степан.
– Знаю. Это-то знаю.
– Ну а чего ж ты ишо хочешь узнать, Фролушка? – спросил Степан ласково. – Чего тебе сказать, друг мой любый? – он повернулся к Фролу.
– Зачем в Кагальник-то пришел? Неужель уйтить некуда было? Я прям ушам своим не поверил, когда сказали, что едешь.
Степан ответил не сразу. И ответил неясно:
– Спотычка была у меня в жизни... Горькая одна спотычка, – он посмотрел в далекую даль, и боль явственная проглянула из его глаз, так, что он даже зажмурился. И опять молчал долго. Открыл глаза, глянул на свои руки и ноги, качнул горестно головой. – Вот зато и получил... эти дары, – тряхнул железами, они покорно звякнули.
– Какая спотычка? – Фролу и правда было интересно. – У тебя много спотычек было. Какая же самая... горькая?
– Это я тебе не скажу. Другу сказал бы... Но у меня их не осталось. Вот на том свете свижусь с имя – покаюсь. Повинюсь.
– Жалеешь, что не убил меня? На степи-то? – спросил еще Фрол.
– Нет, – честно сказал Степан. – Нет. Гнался – хотел убить, потом – нет. Не знаю... как-то расхотел. Я тебя ишо один раз мог убить... теплого, в постеле. Был я однова в Черкасске. Ночью. Ты даже не знаешь...
– Знаю, Корней говорил.
– A-а. Ну вот: мог зайти, приткнуть к лежаку... Не стал.
– Ну, а чего ты хотел-то, Степан? Прости меня... не думал спрашивать, а охота. – Фрол жалостливо смотрел на скованного давнего друга. – Я и тогда спрашивал, только не понял...
– Хотел дать людям волю, Фрол. Я не скрытничаю, всем говорил. И тебе говорил, ты только не захотел понять. Мог-то ты мог – не захотел.
– А чего из этого вышло? – Вот это, главное, и хотел – не спросить – сказать хотел Фрол.
– А чего вышло? Я дал волю, – убежденно сказал Степан.
– Как это?
– Дал волю... Берите!
– Ты сам в цепях! Волю он дал...
– Дал. Опять не поймешь?
– Не пойму. – Фрол все смотрел на повергнутого атамана с жалостью и пытливо.
– Фрол... – Степан вдруг резко повернулся к нему, один миг смотрел – присматривался, от волнения даже пошевелился и глотнул. – Друг... сбей железы. Пока подбегут – успеешь... – Степан торопился говорить, говорил негромко и неотступно смотрел на Фрола. – Спомни дружбу, Фрол... Мы их одолеем, они сами не полезут... Фрол... милый... вас же обманно зовут на Москву: вас тоже покарают там. Откинут вас, как бревешки обгорелые, – вы ж тоже возле огня лежали. На кой вы им теперь? Сбей, Фрол: улетим, только нас и видали. А? Они, эти-то, не сунутся, Фрол!.. Ослобони только руки – иди тада, возьми меня! Да они и не сунутся. Фрол, друг... – Степан все смотрел на Фрола... и плакал. Черт знает какая слабая минута одолела, но – плакал. Светлые капли падали с ресниц на щеки, на усы, а с усов, подрожав, срывались. – Век не забуду. Неужель тебе бояры московские дороже? Мы уедем... Куда позовешь, туда уедем. С нами опять сила большая будет!..
– Опять он за силу!.. – Фрол явно растерялся от таких нежданных, напористых, из самого сердца идущих слов Степана. – На кой она тебе?
– Ну, так уедем, – на все соглашался Степан. – Возьмем сотни две охотников – и в Сибирь. Что же за радость тебе, что мне снесут голову? И вам позор, и Дону всему... на веки вечные. Неужель ты спокойно помрешь после этого?! Да и не выпустют вас теперь с Москвы – вы тоже опасные, раз со мной знались. А ты-то... в дружках ходил. Подумай-ка, ты ж не дурак. Чего ж мы... сами лезем туда? Фрол! Сбей – скочим на коней – мы их тут же развеем, они и не рыпнутся. Рази не так, Фрол?
Может, мгновение какое-то Фрол колебался... Или так показалось Степану. Но только он еще раз с мольбой сказал:
– Фрол, друг... спаси: доживем вольными людями. Не страх меня убивает, а совестно так жизнь отдавать. Веришь, нет – загодя от стыда душа обмирает. Это ж – перед всем-то народом... Сам теперь жалкую, что поехал тада в Кагальник – стих накатил какой-то. Мы ишо стрепенемся, Фрол!
– Без ума, что ли, бьесся? – сказал Фрол, не глядя на Степана. Встал и пошел прочь грузным шагом.
Степан отвернулся... Резко тряхнул головой, скидывая с ресниц слезы. Сплюнул.
Казаки были уже все верхами. Подъехали сажать на коней Степана и Фрола, они сами не могли сесть из-за цепей.
– Другой раз в казаки крестют нас, брат, – сказал Степан брату. – Первый раз – когда отец малых... Я про себя-то не помню, а с тобой – помню: вокруг церкви отец возил: тоже подсаживал да держал. Теперь тоже – подсаживают и держут, чем не крестины! Вот. А ты закручинился. Казаку, когда его один-то раз в казаки крестили, и то пропасть нелегко, а нас – по другому разу. Не тужи, брат, не пропадем.