– Нету, – серьезно сказал Степан. – Чего приперлись? Фрола выручать? Рази так делают, как он?
– Он спьяну, батька. Сдурел, – осторожно повел было расстрига Поп. – Ударило в голову...
– Пускай молоко пьет, раз с вина дуреет, – отрезал Степан.
– Брось, Тимофеич, – серьезно сказал Стырь. – Серчай ты на меня, не серчай, скажу: не дело и ты ведешь. Где это видано, чтоб из-за бабы свары какой у мужиков не случалось? Это вечно так было! Отдать ее надо – от греха подальше. А за ее ишо и выкуп хороший дадут. За ее да за брата ейного надо...
– Ладно! – обозлился Степан. – Явились тут... апостолы. Сами пьяные ишо, проспитесь. Завтра в Астрахань поедем.
«Апостолы» замолкли. Иван Поп, тот и вовсе заспешил к выходу – подталкивал Стыря.
– Идите спать, – уже мягче сказал Степан. – А то... сны какие-то принялись тут рассказывать... Делать нечего.
Старики вышли из шатра, постояли и ощупью стали спускаться по сходне – одной гибкой доске, на которой в изредь набиты поперечные рейки.
– А ты, Иване, догадлив: голову за пазушку положил, – с сердцем сказал Стырь. – Чего же язык проглотил, когда я про девку-то заикнулся? То – «надо присоветовать ему», а то онемел сразу. И присоветовал бы – самое время.
– Боюся, – просто сказал расстрига. – Зачем, думаю, на свою руку топор ронять?
– Э-э... да ты из этих, правда-то, из думных?.. – съехидничал Стырь.
Расстрига вздохнул. Помолчал и сказал с грустью:
– Был когда-то и во мне молодца клок – выдрали.
На берегу их ждал Иван Черноярец.
– Ну? – спросил есаул; он надеялся на стариков.
– Отойдет, – пообещал Стырь. – Весь в деда свово: тот, бывало, оглоблю схватит – дай Бог ноги. Потом ничего – отходил. И у этого ухватки такие же. Вылитый дед Разя.
– Оглобля – куда ни шло, – заметил Черноярец. – Этот чего похуже хватает.
– Лют сердцем, правда. А вот Иван у их был – девка красная! Вот кого я любил! И этого люблю, но... боюся, – признался и Стырь. – Не поймешь никак, что у его на уме.
– Извести ее, что ли, гадину? – размышлял вслух есаул. – Насыпать ей чего-нибудь?..
– Не, Иван, то грех. Что ты! – чуть не в один голос сказали старики.
– С ей хуже грех! «Грех»... Мы из-за ее есаула вон потеряли – вот грех-то!
– Нет – грех страшенный: травить человека, – стояли на своем старики; особенно расстрига взволновался. – Грех это великий. Лучше так убить.
– Убей так-то! – воскликнул есаул. – На словах-то вы все храбрые...
– Посмотрим. Домой он ее, что ли, повезет? Там Алена без нас ей голову открутит. Где Фрол-то? – спросил Стырь.
– Вон, у огня сидит. Сушится. Как завтра-то быть? – Черноярец был в большом затруднении. – Ума не приложу.
– Пошли к Фролу, – сказал Поп. – Чего-нибудь придумаем.
– Что-то у меня голова какая-то стала?.. Забыл, чего-то хотел сказать тебе, Иван... – Стырь придержал есаула, потер ладошкой лоб. – Чего я хотел сказать-то?
– Ну? – недовольно сказал есаул. – Чего?
– A-а!.. Спомнил: пошли выпьем по чарочке! Прямо из головы вылетело. С вечера же ишо помнил...
– Чтой-то, Стырь, худой ты становисся, – заметил Черноярец. – Такие дела забываешь... Стареешь?
– Я? Нисколь. Кто тебе сказал?
– Стареешь, – есаул любовно хлопнул старика по загривку. – Ты рази такой был? Я же помню...
– Старею, Ваня. Осталось мне выпить на этом свете всего... двадцать бочек вина, – Стырь сказал это с наигранной грустью, даже сморкнулся как-то печально.
– Сгоришь к черту.
– Не сгорю! – распрямился Стырь. – Я хоть и старый, да старого замеса, не вам чета. Случись я давеча заместо Фрола, у меня бы осечки не было. Вы только башкой берете, а мы, как яички, – со всех сторон круглые. Хоть поставь нас, хоть положь – мы все на боку. Так-то, паря.
– Что-то надо с ей делать, – опять вспомнил Черноярец княжну. – На Дону ей делать нечего. Куда?!
Он был не злой человек, Иван Черноярец, но святое воинство для него – истинно святое, на том он стоял, за то и любили его в войске, и уважали.
Трое свернули от берега в сторону дальнего костра, возле которого сушился Фрол Минаев. С того берега его перевез в лодке Черноярец.
Где-то во тьме невнятно пели двое:
«Бедный еж» нашел наконец родную душу.
ПРАЗДНИК, которого так ждали казаки, отшумел. И славно! Так и было всегда. А как же, если не так? Где есть одна крайность – немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая – прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то – по каким-то там важным военачальным соображениям – не благословил казаков на широкую гульбу. Никаких иных, самых что ни на есть важных соображений! Так русский человек отдыхает – весь, душой и телом. Завтра будут иные дела. Будет день – будет пища. Это на Руси давно сказали.