– Миротворец, – тихо и вкрадчиво сказал Степан. – Ну?.. Спас атамана? Спас? – и шел на Ивана, страшный, белый; губы его покривились обидой, тряслись, он никак не мог ими улыбнуться.
– Уймись, шальной! – крикнул Иван. – Что ты делаешь?
– Ать! – Степан резко качнулся вбок... И Ларька чудом уцелел – увернулся. Все же концом сабли Степан черкнул по руке. – На-ка!..
В момент, когда Степан повернулся к Ларьке, Иван кинулся на Степана, растопырив руки, – хотел схватить. Степан с нечеловеческой быстротой нырнул ему под руку и подставил ногу. Иван упал, но сабли не выронил, крутнулся лежа, поднял саблю, чтоб заслониться ею от неминучей смерти. Но сабля атамана уже взлетела над ним...
– Пропал, казаче! – крикнул Степан Черноярцу.
В этот момент грянул выстрел. Степан с силой всадил саблю в дно стружка на четверть от Ивановой головы. Только после этого повернулся на выстрел.
– Кто стрéлил?
– Я, – сказал Иван Аверкиев. – Хотел...
– Куда метил? В руку?
– В саблю, батька. Святой крест, в саблю. Хотел выбить.
Степан сел на лавку, сплюнул за борт.
– Ну, повоевали, и будет, – ядовитая, злая тоска, которая с утра ела сердце, схлынула. Легко стало. – Рассказывайте, чего вы тут шептались?
Случившееся произошло с такой быстротой, что не все сразу опомнились. Отовсюду, со всех стругов, на атамана во все глаза смотрели казаки. Атаман махнул им – гребите.
– Садись, – пригласил Степан есаулов. Он даже повеселел – так легко сделалось на душе. – Ларька, покажь руку. Как мы ее там?.. На атамана – с саблей! Бесстыдник.
– Что я, рубить, что ль, стал бы?
– Показывай руку. А что б ты стал? Причесывать?
– Плашмя бы достал – чтоб руку отсушить.
– Показывай рану. Я те отсушу... Нашелся!
Ларька, морщась от боли, стянул рукав кафтана, разорвал рубашку... Подошел к Степану. Тот оглядел рану. Рана была незначительная, даже до кости не достало.
– Память, Ларька: не крадься сбоку. Ходи теперь с зарубкой...
– Ты сдурел, Степан, – с упреком сказал Иван. – Так можно заикой сделаться. Чего взбесился-то?
– Ты хоть зараньше сказывай: буду пужать, – попросил Стырь. – А то я чуть в штаны не наделал.
– Будет про это, – сказал Степан. Помолчал... Посмотрел на реку, на безоблачное небо, промолвил, вроде как с сожалением: – Ясно-то как!.. Господи! Конец лету, – глянул на есаулов, остался недоволен: – Ну, пошли глаза пялить! Вёдро, говорю, стоит! Стало быть, хорошо! И нечего глаза пялить...
Есаулы молчали. Таким они своего атамана еще не видели: на глазах двоился – то ужас внушал, то жалость.
Степан поднялся, пошел в нос струга. На ходу легко взял княжну, поднял и кинул в воду. Она даже не успела вскрикнуть.
Степан прошел дальше, в самый нос, позвал:
– Идите ко мне!
Он сел, опять привалился боком к борту... Коротко глянул на воду, куда без крика ушла молодая княжна... В глазах на миг вскинулась боль и тоска, он отвернулся.
Есаулы подошли; кто присел, кто остался стоять. На атамана боялись смотреть. Теперь уж – только боялись: кому-то да эта княжна отольется слезами. Но кто знал, что он так ее маханет? Знай есаулы, чего он задумал, может, и воспротивились бы... Хотя вряд ли. Может, хоть ушли бы на это время. Как-то не так надо было, не на глазах же у всех... Было ли это обдумано заранее у Степана – вот так, на глазах у всех, кинуть княжну в воду? Нет, не было, он ночью решил, что княжну отдаст в Астрахани. Но после стычки с есаулами, где он вовсе не пугал, а мог по-настоящему хватить кого-нибудь, окажись перед ним не такие же ловкие, как он сам, после этой стычки разум его замутился, это был миг, он проходил мимо княжны, его точно обожгло всего – он наклонился, взял ее и бросил. Теперь он возьмется жалеть ее, тосковать, злиться станет...
– Ларька, чего насулили Львову? Перескажи, – велел Степан.
– Отдать прапоры, пушки... – стал пересказывать Ларька: это то, что они, по научению атамана, согласились отдать во время переговоров с князем Львовым у устья Волги.
– Сколь?
– Не уговаривались. Сказали, чижолые отдадим.
– Ну? Дальше.
– Ясырь. Струга морские, припас... Но припас и струга – в Царицыне. Служилых людишек, какие с нами, он говорит, отпустить...
– Как же мы без припасу останемся? – встрял Черноярец.
– Погоди. Ишо?
– Ишо: бить челом царю за вины. Без того, мол, не пустим на Дон: царь, мол, с их тоже спросит, зачем...
– Иван, сколько пушек у нас?
– Сорок две всех.
– Ишо чего, Ларька?
– Рухлядь, какую на бусах взяли...
– Ишо?
– Все вроде. Ну, к присяге станем – само собой.