– Утопили? – спросил Стырь (перед митрополитом стоял он и еще несколько пожилых казаков). – Ай-яй!.. Это как же так?
– Карахтерный Бог-то, – промолвил дед Любим, которого история с ягненочком растрогала. – А ягненочка небось зажарили?
Митрополит не знал: злиться ему или удивляться.
– Подумайте, подумайте, казаки, за что Бог Елену-то наказал, – сказал терпеливо. – В чем молитва-то наша богу? Заслуга-то...
– В ягненочке? – догадался простодушный дед Любим.
– Да пошто в ягненочке-то?! – вышел из терпения митрополит. – Ягненочек – это здесь для притчи сказано. Вы вон добро-то спускаете где ни попадя – пропиваете, а ни один дьявол не догадался из вас церкви господней вклад сделать. Только бы брюхо усладить!.. А душу-то... о спасении-то надо подумать? Кому уж, как не вам, и подумать-то – совсем ведь от церкви отбились.
А в приказной палате дым коромыслом – торг. Степан не сдавал тона, взятого им сразу. Да его уж и сдавать теперь нельзя было – дело клонилось к казачьей выгоде.
– Двадцать две пушки, – уперся он. – Самые большие – с имя можно год взаперти сидеть. А нам остается двадцать.
– Для чего они вам?! – горячился старший Прозоровский. – Если вы на мир-то, на покой-то идете – для чего они вам?
– Э, князь!.. Не гулял ты на степу-приволье. А – крымцы, татарва? Мало ли! Найдутся и на нас лихие люди. Дойтить надо. А как дойдем, так пушечки эти вернем тотчас.
– Хитришь, атаман, – сказал молодой Прозоровский. – Эти двадцать две, они тяжелые: тебе их везти неохота, ты и отдаешь...
– Не хочете – не надо, мы довезем как-нибудь. Не пойму вас, бояре: то подвох от нас чуете, а отдаешь вам пушки – не берете...
– Не про то речь! – с досадой воскликнул старший Прозоровский. – «Не берете». Ты и отдай все, еслив ты без подвоха-то. А то же ведь ты все равно оружный уходишь!
– А вы чего же хочете? Чтоб я с одними баграми от вас ушел? Не бывать этому. Не повелось так, чтоб казаки неоружные шли. Казаки-то!.. Бог с вами, вы разумные люди: когда это было?
– Да ведь ты еслив шел! Ты опять грабить начнешь!
– Куда? Нам теперь хватит на пять лет сытой жизни, даже останется. Солить его, что ли, добро-то?
– Ну а струги? – спросил младший Прозоровский.
– Как порешили: девять морских берите от нас, нам – струги полегче, а взамен морских – даете нам лодки.
– А ясырь? Сколько у вас их?
– Ясырь – нет. Мы за ясырь головы клали. Надо – пускай шах выкуп дает. Не обедняет. Понизовские, какие с нами ходили... мы их не неволим: хочут, пусть идут, куда знают. За вины наши пошлем к великому государю станицу – челом бить. Вот Ларька с Мишкой поедут. А теперь – не обессудь, боярин: мы пошли гулять. Я с утра не давал казакам, теперь самая пора: глотки повысыхали, окатить надо. Пушки свезем, струги приведем, князька этого – тоже берите. Его привезут вам. Даром берите, ну его к черту: пока дождесся выкупа за его, он с тоски околеет.
– А сестра его? С ним же и сестра его?..
– Сестры его... нету, – не дослушав воеводу, сказал Степан. – Ушла.
– Как ушла? – опешил воевода. – Куда ушла?
– Не знаю. Далеко, – Степан поднялся и вышел из палаты, не оглянувшись. Дальше он стал бы бестолково злиться, и было бы хуже. Только и оставалось – уйти.
Астраханцы удивились, ничего не поняли.
– Как так? Что он?..
– Где девка-то? – спросил Прозоровский у есаулов.
Есаулы пожали плечами: они тоже не знали, куда она ушла.
– Отдавать не хочет, – понял дьяк. – Сколько вас в Москву поедет? Двое, что ли?
– Шестером, – ответил Иван Черноярец. – Ну, мы тоже пошли. Правда, головы лопаются... Вчерась потанцевали маленько, игры всякие... а похмелиться утром батька не дал. Зарублю, говорит, кто пьяный на глаза воеводам покажется! А голова... Говорю вот, а там все отдает. Не обессудьте нас. Рады бы ишо с вами поговорить, да... какие мы теперь говоруны! Ишо повидаемся!
Есаулы вышли.
Власти остались сидеть. Долго молчали.
– Тц... – вздохнул старший Прозоровский. – Нехорошо у меня на совести, неладно. Ушел, сукин сын, из рук ушел, как налим. Ох, спросют нас, спросют: «А чего вы-то сделали?» А ничего: как он пришел с моря, так и ушел. Отдал, что себе в тягость, – и ушел. Всей и строгости нашей, что молебен отказались служить. Ведь вот как дело-то повернулось.
– Хитер, вор... – вздохнул Иван Красулин. В кармане у Ивана покоился – тянул книзу – тяжелый мешочек: тайный дар Степана.