Степан понял.
– Ефим, иди попроведай своих на стружке, – велел он своему сотнику, при котором стрелец опасался говорить.
Ефим пошел к казакам на струг.
– Ну?.. – спросил Степан.
– Велел передать голова наш, что все как и было, а стрельцов этих он сам подобрал – хорошие люди: едем для отвода глаз.
– А ты хороший? – усмехнулся Степан. Ему положительно нравился веселый, словоохотливый стрелец.
– А я над хорошими – хороший. Леонтий едет только до Царицына, я аж до Паншина. Там велено мне пушки взять...
– Ишо чего велено? – насторожился Степан.
– Грамоту везем Андрею Унковскому, чтоб вино для вас в царицынских кружалах в два раза в цене завысить. Тоже и в Черном Яру...
– Дай суда ее, – кратко сказал Степан.
– Кого?
– Грамоту.
– Она у Леонтия...
– Иди скажи Ивану Черноярцу, чтоб он скинул мне ту грамоту сверху. Вместе с Леонтием, – Степан не на шутку обозлился: воевода аж до Царицына протянул свои руки.
– Не надо. Вы на Царицыне – сами себе хозяева. У Андрея под началом полторы калеки, – резонно говорил стрелецкий сотник. – А разгуливаться вам там ни к чему: смена наша где-нибудь под Самарой. Так велел сказать Иван.
Степан с минуту думал.
– Хороший, говоришь? – спросил он и хлопнул сотника по плечу. – Добре! Чара за мной... В Царицыне, по дорогой цене. Идите. Ефим!..
– Ге, батька! – сотник Скула прыгнул со струга и шел к атаману.
– Скажешь Ивану: Черный Яр минуем.
– Добре.
– Стрельцов не обижайте... Они хорошие, пусть идут с нами.
– Когда спят? Или – проснутся, тоже хорошие? А то я знал одного москаля: спит – ангел господний, а проснется – черт с рогами. Так мы что сделали: взяли...
– Из виду нас не теряйте, – прервал атаман болтливого казака. – В степь поглядывайте.
– Добре, батька. И так не зеваем.
Сотники полезли вверх.
Флотилия снова начала выгребать на середину реки.
Больно ужалила Степана эта ядовитая весть о том, что в Царицыне завысят для казаков цену на вино; и то еще заело, что зачем-то понадобилось конвоировать их, как пленников. Сгоряча опять пожалел, что не затеял свару в Астрахани прямо... Но унял себя с этим. Зато опять глубоко и весь ухнул в думы о скорой желанной войне. Опять закипела душа, охватило нетерпение, он даже встал и оглядел своих – на стругах и конных. Хоть впору теперь начинай, нет больше терпения, нет сил держать себя. Понимал – нельзя, рано еще, надо собраться с силой, надо подкараулить случай, если уж дать, то дать смертельно... Но душа-то, душа-то, что с ней делать, с этой душой!.. – мучился Степан. «Ну, змеи ползучие, владыки!.. Навладычите вы у меня, я вас самих на карачки поставлю».
Купеческий струг вывернулся из-за острова так неожиданно и так живописно и беспомощно явился разинцам, что те даже развеселились.
– Здорово, гостенька! – крикнул Степан, улыбаясь. – Лапушка!.. Стосковался я без тебя! Давай-ка суда, родной мой!
На купеческом струге поняли, с кем их свела судьба. Поняли и сидели тихо. Плыли навстречу – их легонько подносило самих.
На стружке были: гребцов двенадцать человек, сам купец, трое стрельцов с сотником. Сотник побледнел, увидев казаков: с кем ему никак нельзя было встречаться, с теми как раз и встретился.
Стружок зацепили баграми, придержали.
– Откуда Бог несет? – спросил Степан. – Куда?
– Саратовец, Макар Ильин, – отвечал купец. – В Астрахань... Отпустил бы ты нас, Стенька, сделай милость! Товару у нас – кот наплакал, а мне – петля. Отпусти, право!.. – купец и правда не из дородных и важных: поджарый, русоголовый, в карих умных глазах – не то что испуг – грусть и просьба. – Отпусти, атаман!..
– Ишь ты!.. – сказал Степан. – А чем ты краше других? За что тебя отпустить?
– А так, ни за что. Мы слыхали: ты добрый.
– А вы, молодцы, куда путь держите? – обратился Степан к стрельцам. Посмотрел на сотника. – И откуда?
– Я везу в Астрахань государевы грамоты! – несколько торжественно заявил сотник. Пожалуй, излишне торжественно. Сотник был молодой, статный собой, много думал дорогой про разбойников, про Стеньку Разина, который, он знал, опять объявился на Волге... И он решил показать ушкуйнику, что не все так уж и боятся-то его, как сам атаман, должно быть, воображает.