– Нету его тут, окститесь, ради Христа!.. Никого тут нету! – поп был большой, и нельзя сказать, чтобы он насмерть перепугался.
Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы.
Степан подступил к попу:
– Где Унковский?
– Не знаю я... Нету здесь. Стал бы я его прятать, на кой ляд он мне нужен! У меня у самого с Унковским раздор...
– Врешь! – Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул их на кулак, занес саблю. – Говори! Или гриве твоей конец!..
Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим и дурашливым, как показалось Степану, голосом:
– Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они тут учинили, охальники! В храме-то!..
Степан удивленно уставился на попа:
– Ты никак пьяный, отче?
– Отпусти власья! – поп дернулся, но Степан крепко держал гриву. – Илья-пророк! – пуще прежнего заблажил поп. – Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Пошли две! Ну, Стенька!.. – поп зло и обещающе глянул на Степана, смолк и стал ждать.
Степан крепче замотал на кулак волосы попа.
– Пусть больше шлет! – его увлекла эта поповская игра в стрелы: охота стало понять, правда, что ли, он верит в них?
– Илья, – дюжину!!! – густо, со всей силой заорал поп.
– A-а... Ну? Где стрелы? Сам ведь не веришь, а пужаешь... Только пужать умеете! Все пужают, кому не лень!.. – Степан тоже обозлился на попа и не заметил, как крепче того крутнул его «власья».
– Илюха!.. Пусти, Стенька, распро... – поп загнул такой складный мат, какому позавидовал бы любой подвыпивший донец. – Пусти, страмец!.. А то прокляну тут же, в храме!..
Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.
Степан отпустил попа.
– Чего ж твой Илюха? Ни одной не пустил...
– Откуда я знаю? Не сразу и бывает все, не торопись... И не гневи Бога зазря, и сам не пужай – никто тебя не боится.
– А чего заблажил-то так?
– Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, – я же не пужало бессловесное. А ты бы не заорал?
– Был воевода?
– Нет.
– Куда же он побежал? Куда ему, окромя церкви, бежать? Был?
– Нет, святой истинный крест, не был. Сказал бы...
Степан пошел из церкви. Он еще не вовсе остыл, еще кого-нибудь бы вогнал в страх смертный. Очень уж обидным ему казался этот начальственный сговор воевод насчет вина. Гляди-ка, просто-то как: велел один другому, и все, и уж тут рады стараться – до резни доведут, а будут исполнять.
На улице перед Степаном упала на колени старуха.
– Батюшка-атаман, пошто они его под замки взяли? Пошумел в кружале, так и сажать за то? Как же молодцу не пошуметь!..
– Кто пошумел?
– Сын мой, Ванька. Пошумел пьяный, и как теперь?.. Всех бы и сажали. – старуха плакала, но и сердилась вместе.
– В тюрьму посадили? – спросил Степан; старуха навела его на дельную мысль.
– В тюрьму. Да ишо клепают: государя лаял... Не лаял он! Он у меня смирный – будет он государя лаять!
– Кажи дорогу, – велел Степан, не слушая больше старуху. «Надо дело делать, а не бегать зря, – устыдил он себя. – И не заполошничать самому... с этим воеводой».
Он поостыл и действовать стал разумно и непреклонно: он умел – в минуту нужную – скомкать себя, как бороду в кулаке, так, что даже не верилось, что это он только что ходуном ходил. И даже когда он бывал пьян, он и тогда мог вдруг как бы вовсе отрезветь и так вскинуть глаза, так посмотреть, что многим не по себе становилось. Знающие есаулы, когда случался вселенский загул, старались упоить его до сшибачки, чтобы никаких неожиданностей не было. Но такому-то ему, как видно, больше и верили: знали, что он – ни в удаче, ни в погибели – не забудется, не ослабнет, не занесется так, что никого не видать... Какую, однако, надо нечеловеческую силу, чтобы вот так – ни на миг – не выпускать никого из-под своей воли и внимания, чтобы разом и думать и делать, и на ходу выпрямиться, и еще не показать смятения душевного... Конечно же, она вполне человеческая, эта его сила, просто был он прирожденный вожак, достаточно умный и сильный.
Как ни обозлился Степан на воевод, а справился, понял, что «надо дело делать». Прежде чем казаки уйдут на Дон, надо, чтоб те же воеводы натерпелись от него страха и чтоб все люди это видели. Надо бы и кровь боярскую пролить... Он бы и пролил, если бы Унковский не спрятался. Надо, чтоб теперь пошла молва: на бояр тоже есть сила. Есть рука, готовая покарать их – за их поборы, за жадность, за чванство, за то, что они, собаки, хозяйничают на Руси... И за то, кстати, что казаки у Четырех Бугров ударились от них в бегство, и за это тоже. Надо оставить их тут в испуге, пусть спят и видят грозного атамана. Теперь – с этого раза – пусть так и будет. И пусть они попробуют сунуться на Дон – унять его, пусть попробуют, как это у них получится...