– Ну – будут враги: дело наживное. Ах, Афонька!.. Штуку-то я тебе какую привез! Ах, штука!.. – Степан наклонился, достал из-под кровати городок, вырезанный из кости. – Царь-город. Во, брат, какие бывают! На, играй!
Алена оглядела избушку: должно быть, хотела знать, что же ей-то привез муженек, какие подарки. Так уж... спасительно устроена русская баба: она может подняться до прощения даже и тогда, когда прощения у нее не просят, не вымаливают. Она только найдет – бессознательно, не хитря – какую-нибудь уловку и уверует, что ей, например, жалко, грех, или что она больше всего на свете любит богатство... Она пощадит оскорбителя и пощадит себя.
Степан перехватил ее взгляд, засмеялся коротко, непонятно.
– Потом, Алена. Подай нам сперва.
– Кресная у тебя? – спросил Фрол.
– Здесь.
– Не мог удержать. Говорю: пришлет он кого-нибудь, куда ты одна! Нет – пойду. Так ушла.
– Она молодец. Ну?.. С приездом вас. И нас. Со стречей.
– С радостью нас, – сказала Алена, чокаясь с казаками золотой чарой, на которую невольно и попросту дивилась: не видывала такой красивой.
Фрол ушел поздно; он захмелел, все улыбался и смотрел на брата, не понимая, наверное, чем он так колыхнул молву?
Алена разобрала постель... Степан помиловался с ней, и она уснула. А Степан в ту ночь так и не мог заснуть до света.
Дождался, в окна землянки забрезжил слабенький синий туман. Тогда он осторожно высвободил руку, на которой лежала голова жены, встал...
– Ты чего? – спросила Алена. – Ни свет ни заря...
– Спи, – сказал Степан. Присел, погладил теплую, со сна особенно хорошую Алену. – Пойду к казакам.
– Господи!.. Хоть маленько-то побудь со мной. Куда они денутся, твои казаки! Спят ишо все...
– Побуду, побуду. Спи. Мне надо.
Степан надел шаровары, сапоги... Накинул кафтан и вышел из землянки.
Городок спал. Только часовые ходили вдоль засеки да чей-то одинокий костер сиротливо трепыхался у одной из землянок.
Степан подошел ближе к костру... Два в дым пьяных казака, обнявшись, беседовали.
– Ты мне ее покажь... Покажь, ладно?
– Ладно.
– Не забудь только, ладно? Покажь, не забудь...
– Кого?
– Эту-то...
– A-а. Не, она для нас – тьфу!
– Кто?
– Эта-то, Манька-то.
– Какая Манька?
– Ну, эта-то!
– A-а. А мы ее обломаем...
– Кого?
– Ну, эту-то...
Степан постоял, послушал, усмехнулся и пошел дальше.
Прекрасен был этот рассветный час золотого дня золотой осени. Свежий ветерок чуть шевелил листья вербы и тальника. Покой, как сонная лень, покой держал землю. Вся она, не такая уж необъятная, нежилась еще в ладонях покоя. Скоро проснутся люди... Опять – в суете, в словах – явится важность людей, но вот сейчас-то, когда такой покой, – так это все неважно, вся эта суета, слова... Даже смешно.
Степан вошел в землянку, где поселились Иван Черноярец со Стырем: эти двое постоянно ругались, но и постоянно – молча – дружили, всегда жили вместе.
Иван легко отнял голову от кафтана, служившего ему подушкой. Спросил встревоженно:
– Что?
– Ничего, погутарить пришел.
Степан глянул на спящего Стыря, присел на лежак к Ивану.
– Вчерась я сон чудной видал, Ваня: как вроде мы с отцом торгуем у татарина коня игренева. Хороший конь!.. А татарин цену несусветную ломит. Мы с отцом и так, и эдак – ни в какую. Смотрю я на отца-то, а он мне мигает: «Прыгай-де на коня и скачи». У меня душа заиграла... Я уж присматриваю, с какого боку ловчей прыгнуть... Хотел прыгнуть, да вспомнил: «А как же отец-то тут?!» И проснулся.
– Было когда-нибудь так? – спросил Иван, превозмогая похмельную боль в теле: весь день хворать будет Иван.
– С отцом – нет, с браткой Иваном было. Послал нас как-то отец пару коней купить, мы их силком отбили, а деньги прогуляли. Отец выпорол нас, коней возвернул...
Ивану еще и жалко, что недоспал. Зевнул.
– Ты чего пришел-то: сон рассказать?
Степан долго молчал, сосал трубку, смотрел вниз.
– Утро ясное, – сказал он вдруг. – Не в такое бы утро помирать. А? – и глянул на есаула пытливо и весело.
– О!.. – удивился Иван. – Куда тебя уклонило. Это мне седня про смерть-то надо... Перестарался вчерась... дурак.
– Вот чего... – Степан сплюнул горьковатую слюну. – Прибери трех казаков побашковитей – пошлем к Никону, патриарху. Он в Ферапонтовом монастыре сидит: их с царем мир не берет. Не качнется ли в нашу сторону...
– Какой из попа вояка! – удивился Иван.
– Не вояка надобен – патриарх. Будет с нами, к нам народишко легче пойдет. А ему, думаю, где-нибудь тоже заручка нужна. Можеть, качнется – он злой на царя. Пускай скажут: мы его истинно за патриарха чтить будем. Прибери, кто сумеет...