– Ну?.. А чего? Потеряла, что ль?
– Степа, – вдруг перешла на шепот Алена, – я вот седня тоже загадала желание... – она стала гладить теплой ладошкой его лицо. И хоть Степан обычно как-нибудь незаметно, чтоб не обидеть, высвобождался от этих поглаживаний, сейчас ему и этого неохота было делать – пусть гладит. – Дождалась вечером, когда слетит та птица, про какую ты Афоньке утром сказывал, и стала думать только одно...
– Чего же? Ты не спала утром-то?
– Нет, слышала. Задумала я так: давай мы с тобой счас прямо сплывем в Черкасск?
– Зачем? – Степан приподнял голову.
– Полегче челночек... до света там будем.
– Да зачем?
– Не знаю, Степа... Захотелось мне пройти с тобой по тем местам, где мы тогда хаживали. Днем-то тебе туда нету пути... – Алена сказала это с нескрываемой грустью. – Хоть ночью... Ночь-то вон какая! Степушка, милый, поедем, а? Шибко охота мне... Ублажи ты бабу глупую. Я, вишь, и разоделась вон... Ты не заметил.
Степан сел.
Правда, на Алене был дорогой наряд, только что не свадебный.
– Поедем? По улице нашей пройдем, возле дома постоим, возле ворот... Степушка...
Степан услышал в голосе жены нотку глубокую, искреннюю... Подивился, но не стал лезть в душу с расспросами, а только спросил:
– А загадала-то крепко?
– Ни... чтоб я про чего-нибудь другое подумала – ни капельки! Только сидела и думала: «По улице пройдем, у ворот постоим». Больше ничего, – Алена сказала это с силой, убежденно и с правдой неподдельной.
– Раз такое дело, поплыли! – легко согласился Степан. И вскочил. – Готова?
– Готова. И лодочку даже приметила...
– Где?
– Вон там. Славная лодочка... Легкая!
Через какие-нибудь пять минут легкая лодочка летела по реке вниз. Гребец сильно загребал, дробил веслами в золотую мелочь, в кружочки и завитки светлый след луны.
– Намахаюсь... – сказал Степан.
– Ничего! – ободрила Алена.
Еще некоторое время греб Степан. Потом бросил весла, прислушался. И сказал, довольный:
– A-а! Погодь, Алена... черт ими не махал.
И направил лодочку к степному берегу.
– Степа!.. – испугалась Алена.
– Дурную ты мыслю посоветовала мне, – сказал Степан. – И я тоже – согласился.
Лодочка ткнулась в берег. Степан выпрыгнул на сухое, сказал:
– Посиди пока, я скоро.
И исчез. С воды из-за берега не видно было, куда он пошел. Только через некоторое время услышала Алена его глуховатый, густой голос: «Трр, стой!» И поняла: коней ловит Степан. На острове коням не хватало корма, и казаки на ночь переплывали с ними на степной берег, и кони кормились там под присмотром двух-трех казаков. Но караульных казаков что-то не слышно было – не окликнули. Спят, наверно.
Скоро на берегу раздался дробный топот пары лошадей. Конские морды и голова Степана показались над обрывом.
– Вылазь. Задерни лодочку, чтоб не снесло.
Алена выпрыгнула из лодки, задернула ее подальше к обрыву, с трудом вскарабкалась на яр, невысокий, но отвесный.
Степан осматривал степь. Караульных не видно, огонька нигде нет.
– Спят, окаянные. Садись-ка... жди, я пробегу по берегу, – сказал Степан.
– Да кто тут, поди!.. – заикнулась было Алена, но Степан уже подстегнул своего коня и скакал вдоль берега назад.
Алена села на конскую теплую спину, подумала о наряде своем, но махнула рукой – дьявол с ним, с нарядом. Важно, что желание ее исполняется.
Степан отъехал довольно далеко, остановился, громко крикнул:
– Эгей!.. Кто тут?!
Никто ему не откликнулся. Только по воде, слышно, прокатилось: «у-у-у!»
Степан вернулся. Сердитый.
– Степа, да шут с имя, с караульными!.. – начала было Алена, но Степан не дал ей говорить.
– Хватит! – и, помолчав, отходчиво уже сказал: – Ну, едем или нет?
– Едем.
«Во разыгралась баба! – думал Степан, поглядывая сбоку на жену, Алена ладно сидела на коне, и если б не блестели под луной ее голые коленки, то и не сразу угадаешь: казак скачет или казачка. – До чего же разные они! Но – разные-то они разные, а у всех в башке – только любовь одна, больше – шаром покати – ничего».
Не знал Степан свою жену, плохо знал. Не только одна любовь была в голове у Алены. И любовь, конечно, но не одна только любовь. Не знал он, что Алена за день до этого посылала верного казака к Корнею Яковлеву, и тот передал ей с казаком же: «Пусть приезжают... Пусть она его как-нибудь зазовет ко мне, – можеть, и уговорим как-нибудь. Попробуем хоть».
Когда Алена уезжала к Степану в Кагальник, был у них с Корнеем разговор: все силы положить, а не допустить, чтобы голь донская, а особенно расейские головорезы подбили доброго атамана на грех и резню. Батюшку-атамана, заступника, ждали, не скрывали этого. И конечно, как он придет, говорили между собой Корней и Алена, первые к нему пробьются голодранцы, и уж они постараются – напоют в уши. Атаман добр до глупости, готов всех приветить, а они – рванина, сволочь – кинутся с жалобами.