– Ты к чему это? – спросил Степан.
– Доном ийтить надо, Степан Тимофеич. Через Воронеж, Танбов, Тулу, Серпухов... Там мужика да посадских, черного люда, – густо. Вы под Москву-то пока дойдете – ба-альшое войско подведете. А Волгой – пошли с полтыщи с есаулами да с грамотками, – пускай подымаются да подваливают с той стороны. А там, глядишь, Новгород, да Ярославль, да Пошехонь с Вологдой из лесу вылезут – оно веселей дело-то будет. На Волге, знамо, хорошо – вольно. Опять же, погулять – где? На Волге. Там душу отвесть можно. А тут бы в самый раз: весь народишко раззудить!.. – Матвей заволновался, глаза его заблестели. – Ты скажи ему да погромче – прикрикни: пошли! Сиднем засиделись, дьяволы! Волосьем заросли!.. По лесам-то с кистенем – черт вас когда ослобонит там, и детишков ваших. Они вон подрастают да следом за вами – в Петушки, купцов поджидать. Эх!..
– Ты чего ж, Матвей: на царя наметился? – спросил Степан, усмешливо прищурившись. – Ведь мы эдак, как ты советуешь-то, – все царство расейское вверх тормашками?..
– Пошто на царя?
Степан засмеялся:
– Напужался?.. Ну, так: вы – гости мои дорогие, я вас послушал, и будет. Пойдем Волгой.
– Пеняй на себя, Степан! – воскликнул Ус. – Баран самовольный. Силу собрал, а... Экий дурень! Пропадешь!
– Будешь со мной? – в упор спросил Степан.
– Куда ж я денусь?.. Ты тут теперь – царь и Бог: не привязанный, а вижжать окол тебя буду, – Ус встал во весь огромный рост, хлопнул себя по бокам руками. – Золотая голова, а дурню досталась. Пошто уперся-то?
– Неохота сказывать.
– Это твоя первая большая промашка, Степан Тимофеич, – негромко, задумчиво и грустно сказал Матвей. – Дай Бог, чтоб последняя. Ах, жаль какая!.. И ничего не сделаешь, правда.
В Черкасске домовитые казаки и старшина крепко задумались. За поход Стеньки они могли жестоко поплатиться, они понимали. Царь слал грамоты, царь требовал разузнать и обезопасить Разина – беспокоился. Но черт его обезопасит, Разина, если он пришел и сел, как в крепости, в своем Кагальнике, казаков не распустил... Иди обезопась его! Он сам кого хочешь обезопасит, да так, что – с головой вместе. Ждали весны: весной будет ясно, куда он пойдет. Может, теперь до турок попытаются добраться, тогда – с богом: там и лягут. Может, с калмыками или с крымцами сцепятся, тоже не страшно, даже хорошо: израсходуют силу в наскоках и утихнут. Старались еще зимой как-нибудь выведать, куда они подымутся по весне. Не могли выведать. Стенька грозил всем, а на кого точил потаенный нож, про то молчал. Даже пьяный не проговаривался. Гадали всяко – и так, и этак... Думали и так: не на Москву ли правда нацелился? Ждали весны. И вот подтвердились ужасные догадки: Разин пошел на Москву.
Особенно опечалились Корней Яковлев и Михайло Самаренин, войсковые атаманы. Корнею легко удавалась эта печальная игра; в душе он был доволен событиями.
Корней Яковлев, излишне грустный, как будто переболевший за эти дни, стукнулся в дверь дома Минаева Фрола. Из дома не откликнулись.
– Я, Фрол! – сказал Корней негромко.
Звякнул внутри засов. Фрол открыл дверь. Прошли молча в горницу.
В горнице сидел Михайло Самаренин. На столе вино, закуска... Домашних Фрола никого нету – услал, чтоб поговорить без помех.
– Дожили: середь бела дня – под запором, – сказал Самаренин, крупный казачина с красным обветренным лицом.
– Дожили, – вздохнул Корней, присаживаясь к столу. – Налей, Фрол.
– Долго он не нагуляет, – успокоил Фрол, наливая войсковому большую чарку. – Это ему не шахова земля – голову враз открутют. А то уж шибко скаковитые стали.
– Ему-то открутют – дьявол с ей, об ей давно уж топор тоскует. У меня об своей душа болит, – Корней выпил, крякнул, пососал ус... – Свою жалко, вот беда.
– Чего слышно? – спросил Михайло, искренне озабоченный.
– Стал у Паншина, Ваську ждет. Ты говоришь – открутют... У его уж счас – тыщ с пять, да тот приведет... Возьми их! Сами открутют кому хошь. Беда, братцы мои, атаманы, беда. Больше беда могёт быть... – Корней оглянулся на дверь горницы.
– Никого нету, – сказал Фрол.
– Письма перехватали от гетмана да от Серика к Стеньке.
У Фрола и Михайлы вытянулись лица.
– Чего пишут?
– Дорошенко не склонился, а Серик, козел чубатый, спрашивает, где бы, в каком урочище им сойтиться. Казак тот, с письмами, разлысил лоб в Черкасской – не знал, что Стенька ушел, мы вытряхнули того казачка... Во куда невод завел!