– Степан, ты молодым богу верил...
– Не верил я ему никогда!
– Врешь! Я видал, как ты в Соловках лбом колотился. Даже я меньше верил...
– Ну, можеть, верил. Ну и что?
– Я не знаю, чем тебе жизнь твоя так опостылела, но грех ведь других-то на убой манить. О себе только думаешь, а на других тебе... Иди вон в Дон кидайся, еслив жить надоело. На кой же других-то подбивать? Не мудрено голову сломить, Степан, мудрено приставить. Я хоть тоже не шибко верую, но тут уж дурак поймет – грех. Перед людями грех – заведешь и погубишь. Перед людями, не перед Богом, перед теми самыми, какие пойдут за тобой...
– Такие, как ты, не пойдут.
– Пойдут – ты умеешь заманить. У тебя... чары, как у ведьмы, – ийтить за тобой легко, даже вроде радостно. Я вон насилу вывернулся... отрезвел. Знамо, это все оттого, что самому тебе недорога жизнь. Я понимаю. Это такая сладкая отрава, хуже вина. Я же тоже не бегал ни от татар, ни от турка, ни от шаховых людей... Но там я как-то... свою корысть, что ли, знал или... Да нет, тоже не то говорю – я не жадный. Но ведь там-то не боялся я, ты же знаешь...
– Там... Я знаю: там – это как собаки: перегрызлись и разбежались. Там ума большого не надо.
– Но там же тоже убивают. Ты говоришь: я больше всего смерти страшусь...
– Можеть, не страшисся. Только тебе – за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю – жалко, тебе кажется, за волю – это псу под хвост. Вот я и говорю – подневольный ты. По-другому ты думать не будешь, и зря я тут с тобой время трачу. А мне, еслив ты меня спросишь, всего на свете воля дороже, – Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. – Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то – прямо избил бы всех в кровь, дураков. Вот. Сгинь с глаз моих, Фрол: опять тебя ненавидеть стал. Сгинь! Раз уж сказал, не трону – не трону. Но – уходи.
Фрол поднялся, пошел к коню.
Степан тоже встал.
– Гады вы ползучие! – крикнул Степан. – Я тебе душу открыл тут... Дурак я! Ехай! Ублажай свою жизнь-дорогушу! Поганка, – Степана шатнуло от слабости... Он опустил голову, стиснул зубы и стал смотреть вниз, в землю.
Фрол вскочил на коня, крутнулся...
Прикинул, опасаться нечего – конь Степана далеко, сказал спокойно:
– От поганки слышу. Иди к своим любезным свистунам, они ждут не дождутся. На том свете свидимся, только я туда попозже явлюсь.
Степан посмотрел на есаула... И все-таки не нашел бы он сейчас в себе желания убить его, даже если бы догнал и совладал безоружный с оружным, – не было желания. Странно, что не было, но так.
Фрол развернулся и поскакал прочь.
Степан пошел к своему молодому коню. Меринок виновато вскинул голову, скосил опасливый глаз, переступил ногами...
– Не бойся, дурашка, – ласково заговорил Степан. – Не бойся.
Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые, терпеливые.
– Прости меня... Прости, ради Христа, – за что, Степан не знал, только хотелось у кого-нибудь просить прощения.
Конь дергал головой, стриг ушами.
– Прости!.. – сказал еще Степан.
Потом шли рядом – конь и человек. Голова к голове. Долго шли, медленно шли, точно выходили на берег из мутной, вязкой воды.
Солнце вставало над землей. Молодой светлый день шагал им навстречу, легко раскидывая по степи дорогие зеленые ковры.
Сразу, как Степан ускакал за Фролом, Кондрат разбудил Ивана Черноярца, и тот, плохо соображая, что к чему, не седлая коня, погнал вслед атаману. С ним увязалось еще десятка два казаков – те и подавно не знали, куда надо, зачем? Успели понять только: где-то в степи атаман. Один. Однако степь – большая: не нашли атамана. Вернулись.
Встретились недалеко от лагеря.
– Эк вас повскакало! – насмешливо воскликнул Степан. – На одного-то Фрола?
– Ушел, что ли? – спросил Иван.
– Ушел.
– А чего он приезжал-то?
– Письмо привез от Петра Дорошенки. Поехали вычтем... поганое письмо.
– Ты... уж читал, что ль? Как знаешь, что поганое?
– Я Петра знаю, не письмо. Петра самого знаю. Да другое Фрол бы и не привез. Он привез как раз такое... поганое... С коня я упал, Ваня, – неожиданно признался Степан. Им овладело какое-то странное хорошее чувство – легко сделалось на душе, легко, даже смешно было сказать, что – вот, такое дело: упал с коня. – Первый раз в жизни.