К Степану подошли несколько стрельцов с просьбой:
– Атаман... одного помилуй, добрый был на походе...
– Кто?
– Полуголова Федор Якшин. Не обижал нас. Помилуй, жалко...
– Развязать Федора! – распорядился Степан. И, не видя еще, кто этот Федор Якшин, крикнул – всем: – Просют за тебя, Федор!
Почуяв возможность спасения, несколько человек – десятник и пятидесятники – упали на колени, взмолились:
– Атаман, смилуйся! Братцы, смилуйтесь!..
Степан молчал. Стрельцы тоже молчали.
– Братцы, я рази вам плохой был?
– Смилуйся, атаман! Братцы!..
Степан молчал. Молчали и стрельцы.
– Атаман, верой и правдой служить будем! Смилуйся.
К Степану пробрался Матвей Иванов. Заговорил, глядя на него:
– Степан Тимофеич...
– Цыть! Баба, – оборвал его Степан. – Я войско набираю, а не изменников себе. Счас все хорошими скажутся, потом нож в спину воткнут. Не суйся.
Твердость Разина в боевом деле, какой была непреклонной, непреклонной и оставалась. Ничто не могло здесь свихнуть его напряженную душу, даже жалость к людям, – он стискивал зубы и делал, что считал нужным делать.
Больше никого начальных не помиловали.
– Стрельцов рассовать по стружкам, – сказал Степан своим есаулам. – Гребцами. У нас никого не задело?
Есаулы промолчали. Иван Черноярец отвернулся.
– Кого? – спросил Степан, сменившись в лице.
– Дедку... Стыря. И ишо восьмерых, – сказал Иван.
– Совсем? Дедку-то...
– Совсем.
– Эх, дед... – тихо, с досадой сказал Степан. И болезненно сморщился. И долго молчал, опустив голову. – Сколь стрельцов уходили? – спросил.
Никто этого не знал – не считали.
– Позовите полуголову Федора.
Полуголова Федор Якшин до конца не верил в свое освобождение. Когда позвали его, он, только что видевший смерть своих товарищей-начальников, молча кивнул головой стрельцам и пошел к атаману.
– Сколь вас всех было? – спросил тот.
– Тыща. С нами.
Степан посмотрел на оставшихся в живых стрельцов.
– Сколь здесь на глаз?
Заспорили.
– Пятьсот.
– Откуда?.. С триста, не боле.
– Эк, какой ты – триста! Три сотни?.. Шесть!
– На баране шерсть.
– Пятьсот, – сходились многие. – Пятьсот уходили, не мене.
Полуголова Федор, толковый мужик, поглядел на своих стрельцов.
– Не знаю, сколь вам надо, – сказал он грустно, – но, думаю, наших легло... с триста. С начальными.
– Мало, – сказал Степан.
Не поняли – чего мало?
– Кого мало? – переспросил Иван.
– Хочу деду поминки справить. Добрые поминки!
– Триста душ отлетело – это добрые поминки.
– Мало! – зло и упрямо повторил Степан. И пошел прочь от казаков по берегу. Оглянулся, сказал: – Иван, позови Проньку, Ивашку Кузьмина, Семку Резанова, – и продолжал идти по самому краю берега. О чем-то глубоко и сумрачно думал.
Через некоторое время пришли те, кого он звал: Иван Черноярец, Прон Шумливый, Ивашка Кузьмин, скоморох Семка.
Степан сел сам, пригласил всех:
– Сидайте. Прон, в Камышине бывал?
– Бывал.
– Воеводу тамошнего знаешь? Нет, так: он тебя знает?
– Откуда!
Степан подумал... Побил черенком плети по носку сапога.
– Ивашка, боярский сын... – сказал он и пристально посмотрел на боярского сына. – Бывал в Камышине?
– Как же! – поспешил с ответом перебежчик, боярский сын. Этот боярский сын из Воронежа, в обиде великой на отца и на родню, взял и перекинулся к разницам, и, кажется, уже жалел об этом – особенно после избиения царицынцев. Но делать нечего... Единственное, наверно, что можно сделать, уйти опять к своим. Только... и гордость противится, и... как теперь поглядят свои-то? – Бывал. Много раз.
– Воевода тебя знает?
– Знает.
– Хорошо знает? Голос твой узнает?
– Как же!
– Добре. Приберете из войска, которые не в казачьем платье... Поедете в Камышин, попроситесь в город. Ты, Ивашка, попросисся. Но с тобой будет мало, с дюжину – по торговому делу. Слышно, мол, Стенька где-то шатается – боязно. Вон скомороху, мол, язык срезали. Пустют. Там подбейте воротную стражу... или побейте, как хочете: откройте вороты. Ты, Прон, с сотнями схоронись поблизости. Как вороты откроются, не зевай, вали.
– Еслив откроются...
– Откроются. Силы у их там мало, я знаю, лишних людишек всегда примут. Ишо порадуются. Я так-то Яик-городок брал. К утру чтоб Камышина на свете не было. Выжечь все дотла, золу смести в Волгу. До тех пор я Стыря земле не предам. Все взяли? Людишек с добром и со скотом... в степь выгоните. Зря не бейте – они по деревням разойдутся. Приказных и стрелецких – в воду. А городка такого – Камышина – пускай не станет, пускай тоже не торчит у нас за спиной. Взяли?