Переделанная и расширенная реплика Тузенбаха: «Странный он человек. Мне и. жаль его, и досадно, но больше жаль. Мне кажется, он застенчив... Когда мы вдвоем с ним, то он бывает очень умен и ласков, а в обществе он грубый человек, бреттер»— много прибавляет, с одной стороны, к образу Тузенбаха, еще раз подчеркивая его доброжелательность и проницательность; с другой стороны, раскрывается некоторая двойственность натуры Соленого; и, наконец, слово «бреттер» подводит к теме дуэли.
Соленому придана в беловой рукописи важная черта — его претензия походить на Лермонтова. Этот мотив раскрывается и словами Чебутыкйна в четвертом акте: «Соленый воображает, что он Лермонтов, и даже стихи пишет», и словами самого Соленого: «... У меня характер Лермонтова. Я даже немножко похож на Лермонтова». В четвертом акте он цитирует Лермонтова: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой».
Реплика Соленого в четвертом акте, в сцене перед дуэлью, в первоначальной редакции была такой:
Соленый. А барон что делает, пишет завещание? Прощается с милой, клянется ей в вечной любви, или уже на месте сражения? (Пауза.) Я его все-таки подстрелю, как куренка... (Уходят. Слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»)
В беловой рукописи Чехов переделывает эту реплику:
С о л е н ый. Старик волнуется... Я его все-таки сейчас подстрелю, как вальдшнепа. (Пауза.) А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой. Черт [его] [меня\ знает... Я не Соленый, а Мятежный в сущности... (Уходит с Чебутыкиным; слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»)
Чехов зачеркивает «его», пишет сверху «меня», зачеркивает все и пишет реплику заново:
Соленый. Старик волнуется напрасно. Я позволю себе немного, я только подстрелю его, как вальдшнепа. (Пауза.) Помните стихи? А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой...
Чебутыкин. Да. Он ахнутьне успел, как на него медведь насел... (Уходит с Соленым.', слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»
Правка касается и второстепенных персонажей. У Анфисы — медленные, старческие движения, неторопливая, ласковая речь; все правки углубляют ее речевую характеристику, создавая «уютный», неторопливый ритм.
«Пойдем, батюшка Ферапонт Спиридоныч. Пойдем...» (Уходит с Ферапонтом.)
«Милые, полковник незнакомый! Уж пальто снял, деточки, сюда идет. Аринушка, ты же будь ласковая, вежливенькая...»
В ее наставлении Ирине — забота о благовоспитанном поведении своей питомицы, забота, проистекающая от непривычки к тому, что Ирина уже взрослая.
Ферапонту в третьем акте, в сцене пожара, добавлены слова: «В двенадцатом году Москва тоже горела — господи ты боже мой! Французы удивлялись». Эта вставка перекликается с репликами Ферапонта: во втором акте — о канате, неизвестно зачем протянутом «поперек всей Москвы»; о купце, который «помер», съевши «не то сорок, не то пятьдесят» блинов; в четвертом — о морозе «в двести градусов», развивая особенность натуры Ферапонта, его привычку по каждому случаю выкладывать свои познания.
3
Какие изменения произошли в тексте пьесы за репетиционный период?
В начале января 1901 г. Станиславский подробно сообщает Чехову о ходе подготовки спектакля и просит изменить финальную ремарку:
«IV <акт> еще недостаточно определился... Монологи финальные сестер, после всего предыдущего, очень захватывают и умиротворяют. Если после них сделать вынос
тела (Тузенбаха), получится конец совсем не умиротворяющий. У вас написано: «вдали проносят тело», но у пас нет дали в нашем театре, и сестры должны увидеть мертвеца. Что им делать? Как ни нравится мне этот пронос, по при репетиции начинаю думать,что для пьесы выгоднее закончить акт монологом» («Ежегодник МХАТ 1944 г.», т. I. М., 1946, стр. 213).
«Бы тысячу раз правы,— отвечал ему Чехов,—тело Тузенбаха не следует показывать вовсе; я это сам чувствовал, когда писал, и говорил вам об этом, если вы помните» (XIX, 20).
fit juu^Aui-j - У« ' tJ '/hW.^^'
■'J? ■
J/, 9 }\ Si ^ ('
•PENSION EtJSSg
1 * 4
U. .Hue (ioinioi/. ii NICE , ,
(Д ОС NCgrx^
1
IV 7 Jfr ^antcLvK tCo
КОНВЕРТ. В КОТОРОМ ЧЕХОВ ПРИСЛАЛ МХА'Г'у РУКОПИСЬ 4 АКТА «ТРЕХ СЕСТЕР» Автограф
Музей Художественного театра, Москва
Из заключительной ремарки были устранены слова: «В глубине сцены шум, видна толпа, которая смотрит, как несут убитого на дуэли Тузенбаха».
В письме от 22 января Немирович-Данченко предлагает Чехову сократить заключительные монологи сестер: