Тузенбах. Александр Игнатьевич из Москвы.
Ирин а. Из Москвы? Вы из Москвы!
Вершинин. Да, оттуда. Ваш покойный отец был там батарейным командиром, а я офицером в той же бригаде д. (Маше.) Вот ваше лицо немножко помню, кажется.
Маша. А я вас — нет!
Ирина. Оля! Оля! (Кричит в залу.) Оля, иди же!
Ольга входит из залы в гостиную.
Ирина. Вот подполковник Вершинин. Он из Москвы[13]. Вершинин (Ольге). Позвольте представиться[14]. Ольга. Вы из Москвы?
Вершинин. Да. Учился в и начал службу в Москве, долго служил там, наконец получил здесь батарею, перешел сюда, как видите. Я вас не помню совершенно1", помню только, что вас было три сестры. Ваш отец сохранился у меня в памяти, вот закрою глаза и вижу, как живого... Я у вас ведь" бывал в Москве. Ольга. Садитесье.
Вершинин (садится)™. Меня зовут Александром Игнатьичем. Ирина. Александр Игнатьевич, вы из Москвы... Вот неожиданность! Ольга. Ведь мы туда переезжаем!
Ирина. Думаем, к осени уже будем там. Наш родной город, мы родились там... На Старой Басманной улице...
Обе смеются от радости.
Маша. Неожиданно земляка увидели... (Живо.) Теперь вспомнила! Помнишь, Оля, у нас говорили: «влюбленный майор». Вы были тогда поручиком и в кого-то были влюблены, и вас все дразнили почему-то майором. ..
Вершинин (смеется). Вот, вот... Влюбленный майор, это так. Маша. У вас были тогда только усы. О, как вы постарели! (Сквозь слезы.) Как вы постарели!
Вершинин. Да, когда меня звали влюбленным майором, я был еще молод, был влюблен... Теперь не то...
Ольга. Но у вас еще ни одного седого волоса. Вы постарели, но еще не стары.
Вершинин. Однако уже сорок третий год. Вы давно из Москвы? Ирина. Одиннадцать лет. Ну, что ты, Маша, плачешь, чудачка. (Плачет3.) И я заплачу.
Маша. Я ничего. <А на какой улице вы жили?)и Вершинин. На Старой Басманной... Я одно время жил на Немецкой улице".
Ольга. Это близко.
Вершинин. С Немецкой улицы я хаживал в Красные казармы. Там по пути угрюмый мост, под мостом вода шумит... Одинокому становится грустно на душе.
Пауза.
А здесь какая широкая, какая богатая река! Чудесная река!
Ольга. Да, но только холодно. (Вздрагивает*.) Здесь холодно и6 комары.
Вершинин. Что вы! Здесь такой здоровый, хороший, славянский климат. Лес, река... и здесь тоже березы. Милые, скромные березы, я люблю их больше всех деревьев. Хорошо здесь жить. Только странно, вокзал железной дороги в двадцати верстах. И никто не знает, почему это так®.
Ольга. Теперь и я вспомнила вас. Помню.
Вершинин. Я вашу матушку знал.
Чебутыкин. Хорошая была женщинаг, царство ей небесное.
Ирина. Мама в Москве погребена^.
Маша. Представьте, я уже начинаю забывать ее лицо... Так и о нас не будут помнить, забудут.
Вершинин. Да. Забудуте. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным,— придет время,— будет забыто, или будет казаться неважным.
Пауза.
II интересно, мы теперь совсем не можем знать, что собственно будет считаться высоким, важным, и что жалким, смешным... Разве открытие Коперника, шшж Колумба не казалось в первое время ненужным, смешным, а какой-нибудь пустой вздор, написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, не достаточно чистой, быть может, даже страшно грешной!..
Тузенбах. Кто знает? А, быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий![15]
Соленый. Страдания... Например, клопы кусаются... (конфузится).
Ольга (сконфуженная, в сторону). Он говорит пошлости.
Вершинин (Тузенбаху). Пожалуй, это правда[16].
Чебутыкин. Нашу жизнь назовут высокой, но люди-то, голубчик, низенькие. (Встает.) Глядите, какой я низенький. А для моего утешения нущно говорить, что жизнь моя высокая. Понятное дело11.
За сценой игра на скрипке.