Ольга (не слушая ее). Б этой комнате не видно пожара, тут спокойно.
Наташа. Да... Я, должно быть, растрепалась[43]. (Перед зеркалом.) Говорят, я пополнела... И не правда! ж А Маша спит, утомилась, бедная... (Анфисе, холодно.) При мне не смей сидеть! Встань! Ступай отсюда!
Анфиса уходит; пауза.
И зачем ты держишь эту старуху, не понимаю.
Ольга (оторопев)3. Я тоже не понимаю...
Наташа. Ни к чему она тут. Она крестьянка, должна в деревне жить... Что за баловство! Я люблю в доме порядок. Лишних не должно быть в доме. (Гладит ее по щеке.) Ты, бедняжка, устала! Устала наша начальница! А когда моя Софочка вырастет и поступит в гимназию, я буду тебя бояться...
Ольга. Не буду я начальницей.
Наташа. Тебя выберут, Олечка. Это решено.
Ольга. Я откажусь. Не могу... Это мне не по силам... (Пьет воду.) Ты сейчас так грубо обошлась с няней... Прости, я не в состоянии переносить...11 В глазах потемнело. I
Наташа (взволнованно). Прости, Оля, прости. Я не хотела тебя огорчить.
Маша встает, берет подушку и уходит, сердитая.
Ольга. Пойми, милая, мы воспитаны, быть может, странно, но я не переношу этого. Подобное отношение угнетает меня, я заболеваю... я просто падаю духом...
Наташа. Прости, прости... (Целует ее.)
Ольга. Всякая, даже малейшая грубость, неделикатно сказанное слово волнует меня.
Наташа. Я часто говорю лишнее, это правда, но согласись, моя милая, она могла бы жить в деревне.
Ольга. Она уже тридцать лет у нас.
Наташа. Но ведь теперь она не может работать. Или я к не понимаю, или же ты не хочешь меня понять. Она не способна к труду, она только спит или сидит.
Ольга. И пускай сидит.
Наташа (удивленно). Как пускай сидит? Но ведь она же прислуга. (Сквозь слезы.) Я тебя не понимаю, Оля. У меня нянька есть, кормилица есть, у нас горничная, кухарка... Для чего же нам вотл эта старуха? Для чего?
Бьют в набат.
Ольга. В эту ночь я постарела на десять лет.
Наташа. Нам нужно уговориться, Оля а. Ты в гимназии, я — дома, у тебя ученье, у меня — хозяйство. И если я говорю что насчет прислуги, то знаю, что говорю, пожалуйста, не вмешивайся6. И чтоб завтра же не было здесь этой старой воровки, старой хрычевки (стучит ногами), ведьмы!.. Не сметь меня раздражать! Не сметь! (Спохватившись.) Право, если ты не переберешься вниз, то мы всегда будем ссориться. Это ужасно!
Входит Кулыгин.
Кулыгин. Где Маша? в Пора бы уже домой. Пожар, заметно, стихает1'. Сгорел только один квартал, а ведь был ветер, вначале казалось, чтод горит весь город. (Садится.) Утомился е. Замучился.(Прислушивается.)
Ольга. Что?
Кулыгин. Как нарочно у доктора запой, пьян он ужасно. Как нарочно! (Встает.) Вот он идет сюда, кажется... Слышите? Да, сюда. (Смеется.) Экий какой, право... Я спрячусь. (Идет к шкафу и становится в углу.) ж
Ольга. Два года не пил, а тут вдруг взял и напился... (Уходит3 с Натагией в глубину комнаты.)
Ч ебутыкин входит; не шатаясь, как трезвый, проходит по комнате, останавливается, смотрит, потом подходит к рукомойнику и начинает мыть руки.
Чебутыкин (угрюмо). Черт бы всех побрал... подрал. Думают, чтои я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню... решительно ничего.
Ольга и Наташа, незаметно для него, уходят.
Чебутыкин. Черт бы побрал к... Кое-что я л знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помнюм. Может быть, я и не человек, а только вотн делаю вид,что у меня и руки и ноги... иголова, может быть, я не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, мыслю0, сплю... (Плачет.) О, если бы не существовать! (Перестав плакать, угрюмо.) Черт знает!.. Третьего дня говорят[44] вклубеР: Шекспир, Вольтер... Я не читал, совсем не читал, а на лице своем изобразил, как будто0 читал.
И другие тоже, как я...а Стало на душе криво, гадко, мерзко... пошел, запил...
Ирина, Вершинин[45], Тузенбах входят; на Тузенбахе пиджак и серые брюкив.