ЗА КРЕПКОЙ ЦЕПЬЮ{*}
4. ЦЕРКОВКА-КОРОБОЧКА
6. ЗАБЛУДНЫЙ ПОП
7. ПСО-КУР
8. ТРИ УТОПЛЕННИКА
9. ВПОТЬМАХ
11. ПРОСТОКВАША
12. КАМЕНЩИК
14. ПО ЛЕСТНИЦЕ
15. НЕ-Я{*}
17. ДОМОВЫЕ{*}
19. ПОРТФЕЛЬ{*}
20. В НОСУ{*}
21. НАВЕРХУ
22. КРОВОСОС
23. ПО-ДРУЖЕСКИ{*}
24. ПЕС РОГАТЫЙ
26. ВИНОВНЫЙ
27. РАДУНИЦА{*}
28. НА ИЗВОЗЧИКЕ{*}
33. ТРИЗНА
Мои сны. Литературные
СОЛОГУБ{*}
САВИНКОВ{*}
РОЗАНОВ{*}
ТВОРЧЕСТВО ПАМЯТИ
КОММЕНТАРИИ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В НАСТОЯЩЕМ ТОМЕ
notes
1
1
1
1
1
1
2
1
2
1
1
1
1
1
1
2
3
1
2
1
2
3
1
1
1
1
2
3
1
1
А.М. Ремизов
Том 7. Ахру
А. М. Ремизов. Париж. 1956 г.
Ахру
Повесть петербургская
К ЗВЕЗДАМ{*}
девушка пела в церковном хоре
о всех усталых в чужом краю,
о всех кораблях, ушедших в море,
о всех, забывших радость свою.
и голос был сладок и луч был тонок,
и только высоко у царских врат
причастный тайнам — плакал ребенок
о том, что никто не придет назад.
Бедный Александр Александрович!
Покинуть так рано землю, никогда уж не видеть ни весен, ни лета, ни милой осени и любимых белоснежных зим,
и звезд не видеть — сестер манящих — как только они нам светят.
Не видеть земли, без «музыки» — это такая последняя беда и от этой беды не уйти —
а если вовсе и не беда, а первое великое счастье?
Но почему же для вас так рано?
Это я, еще бедующий здесь вместе с веснами и любимыми вьюгами и моей звездой серебряной, это я стучу в затворенную дверь, не могу и никак не свыкнуться с этим вашим — счастьем.
В то утро — а какая ужасная была ночь — лирова, какой рвущий ветер и дождь,
ветер ввиил —
сам щечавый зверь содрогнулся б!
ветер ввиил до — сердца!
в суровое августовское утро, когда, покорные судьбе, в скотском вагоне, как скот убойный, мы подъезжали к границе, оставляя русскую землю, дух ваш переходил тесную огненную грань жизни, и вы навсегда покинули землю.
И еще огонек погас на русской земле.
*
А в день похорон, когда вашу Трудовую книжку с пометкой:
литератор
грамотен
ПТО
отдали в Отдел Похорон, я свою с той же самой пометкой и печатью, только нарядную, единственную, узорную по черному алым с виноградами, птичкой и знакомыми нумерами Севпроса, Кубу, Серабиса отдал в Ямбурге в Особый Отдел Пропусков.
Счастлив ли дух ваш?
Хоть на мгновенье вы обрадовались там — вы радовались за гранью этой жизни, этой бушующей лировой ночи?
Или вам еще предстоит встреча — счастливые дни?
А я скажу — про себя вам скажу — ни на минуту, ни на миг. И не жду.
Это такое проклятие — вот уж подлинное несчастье! — оставить родную всколыхнутую землю, Россию, где в бедующем Злосчастье наперекор рваной бедноте нашей, нищете и голи выбивается изумрудная, молодая поросль.
Помните, в Отделе Управления мы толклись в очереди к Борису Каплуну: вы потеряли паспорт — это было вскоре после похорон Ф. Д. Батюшкова — и надо было восстановить, а я с прошением о нашей погибели на Острове без воды и дров — помните, вы сказали, поминая Батюшкова, что мы-то с вами —
— Мы выживем, последние, но если кто-нибудь из нас...
И я в глазах ваших видел, не о себе это вы тогда.
Бедный Александр Александрович — вы дали мне папиросу настоящую! пальцы у вас были перевязаны.
И еще вы тогда сказали, что писать вы не можете.
— В таком гнете невозможно писать.
А знаете, это я теперь тут узнал за границей, что для русского писателя тут, пожалуй, еще тяжче, и писать не то, что невозможно, а просто нечего: ведь только в России и совершается что-то, а тут — для русского-то — пустыня.
Уйти временно в пустыню, конечно, для человека полезно, в молчании собрать мысли — ведь нигде, как в пустыне, зрение и чувства остры! — и Гоголь уходил в римскую пустыню для «Мертвых душ». Тоже и поучиться следует, и есть чему, на камнях-то Европы — «одним х...м (хоботом) мазать невозможно!» — правильно Толстой заметил Алексей Н. Только вот насчет прокорму — писателям и художникам везде приходится туго! — надо какая-то работа, а всякая посторонняя работа, вы-то это хорошо знаете, засуетит душу. И выйдет то же на то же. И если судьба погибнуть, так уж погибать там у себя, на миру в России.