Я подзадорил В. В.: и Кузмина повидать и пение его послушать —
хождение Богородицы по мукам.
А все что-то мешало, все откладывалось.
Прошел год и другой —
уж Кузмин давно снял вишневую волшебную поддевку, подстригся и не видали его больше в золотой парчовой рубахе навыпуск; были у него редкие книги старопечатные (Пролог) и рукописные, и знаменные крюки (ноты) — все спустил, все продал, и голос не тот, в «Бродячей собаке» скричал.
Но все равно.
В первое же знакомство у Розановых Кузмин играл на рояли и пел.
В. В., зорко присматриваясь к нему — «легенда!» — слушал единственную легенду, в которой все существо наше, вера русская и такая — другая, не Дантова —
хождение Богородицы по мукам.
— Хорошо, как птичка в лесу!
БЛУДОБОРЕЦ
По весне, как всем известно, в Зоологическом саду зверь на звере сидит — слон на слоне, гиппопотам на гиппопотаме, жираф на жирафе, и всякая птица старается, чтобы потом яиц как можно больше накласть, хоть про яица и нет пока думы.
И так целый день.
И только под вечер угомонятся и дрыхнут по клеткам, свернув натрудившийся хвост: в этих делах хвост — все.
Я заметил, чем крупнее зверь, тем он осмотрительнее, мелкий же — глупый, без всякого разбору и сил не рассчитывает.
П. Н. Потапов ходил по весне в Зоологический сад для поднимания, как сам он выражался, потенциальной энергии.
Странный он человек! И зачем ему это поднимание, когда и без того вечная его и одна жалоба на обуревание мыслей зоологических.
Вообще П. Н. Потапов странный человек.
Помню, во время войны, уж в конце, когда стало все трудно добывать и всякие кооперативы пооткрывались, принес он как-то красного вина и особых гигиенических печений для С. П. по случаю болезни. Мне досталось так с наперсток — не пил ничего! — а ему остальное. Так бутылку и прикончили во здравие. И что же вы думаете, на другой день получаю счет —
П. Н. просит уплатить ему за вино и печенье.
Ну, разве не странный?
По счету я заплатил.
А уж в революцию перед отъездом из Петербурга принес он мне воротнички, тоже «в дар». А я уж боюсь, не беру. Воротнички № 47, мне ни к чему, а покупать на запас «для подмазки» денег нет. Долго не решался, а все-таки взял: в дар ведь! И уж наверняка получил бы счет и большущий, да спас меня его экстренный отъезд.
П. Н. Потапов искони называл себя не Петром Николаевичем, а ласкательно-уничижительно — Петюнькой и не сообразно со своей зоологической конструкцией — воротничок № 47 — а в лад и стать с кротостью своего духа и тони голоса.
Служил П. Н. в банке.
Днем в банке, вечером карты. А после карт частенько куда-нибудь так с компанией.
П. Н. не пил, чтобы напиваться, как другие.
П. Н. по его собственному признанию был большой «ловитель» женщин.
Так время и проходило: служба, карты и т. д.
И вот в один прекрасный день захотелось П. Н. «чистой жизни».
А как стал разбираться и искать замутнения своей жизни:
карты? — нет, в картах дурного ничего не было; ресторан с музыкой? — тоже.
П. Н., как уж сказано, большой был ловитель женщин, — вот оно где!
Еще в реальном училище П. Н. пристрастился к книге и теперь, когда захотел чистой жизни, снова взялся за книгу: в книге он искал себе указания, как достичь этой чистой жизни —
и сделаться праведником.
Читал он Творения св. отцов.
Читал Бердяева, Мережковского, Гершензона.
Бердяев, Мережковский и Гершензон наводили его на соблазнительные мысли, равно и Франк.
Книги же Шестова отвлекали.
А как и отчего, понять он никак не мог.
У Шестова, я это давно заметил, всегда был читатель какой-то несуразный, нескладный, «бессчастный», какие-то искалеченные, или сумасшедшие психиаторы. Одно-единственное исключение — Семен Владимирович Лурье.
И ничего нет удивительного, если в их число записался и П. Н. Потапов.
Больше же всех полюбился ему Розанов:
— Как раз этого места касается!
Но чем усидчивее он читал книги, тем больше стали приходить всякие нехорошие «нечистые» мысли — и уж ни Творения св. отцов, ни Шестов, ни Розанов не помогали.
Все соблазняло.