— Кларенс!
— А?Э?
— Рас-ска-зы-вай!
— Э? Да, да, да, да, да. Что я говорил! А, вот? «Простите, что разбудил». — «Ничего, ничего» или «Пожалуйста»?.. Не помню. «Кто вы?» — «Я — Типтон Плимсол. У меня нет денег. Не дадите двадцать долларов?». Это очень мало, не помню — сколько, в общем, я дал. Дал, а он чуть не заплакал. Во всяком случае — запел.
Леди Гермиона какое-то время не сжимала голову руками, но теперь одумалась.
— Запел?!
— Да. Что-то про радугу. Вот, вот, вот! «В небе ра-а-а-ду-га, о, о… Так съедим же пирога, о!». Вполне понятно. Давно не ел. Пирог — хорошая вещь. Да, вы не знаете? Они там едят пирог с сыром. Просил прислать сразу. Спешат, спешат! Америка! Я сказал, пожалуйста, а он кого-то спросил: «Какой адрес тюрьмы?».
— Тюрьмы???
— Ему сказали, а он говорит: «Гарроуэй…». Помню, я знал одного Гарроуэя. Это не он, тот умер. Или «Это не тот, он умер.»? Тут запутаешься… Наша гувернантка била за такие вещи линейкой. Помнишь?
Леди Гермиона перестала тратить силы на голову. Выглядела она, как кухарка, которая перед званым обедом узнала, что нет омаров. Больше всего ей хотелось закричать, но она сказала замогильным голосом:
— Надеюсь, это шутка?
— Нет, нет, нет! Кто будет в шутку просить денег?
— Я имела в виду, что шутишь ты. Лорд Эмсворт обиделся.
— Конечно, нет! Почему я должен шутить? И вообще, мне такого не выдумать. Я не Шекспир.
— Как он мог оказаться в тюрьме? Лорд Эмсворт удивился.
— А что такого? Галахад часто сидел. Помню, дали пятнадцать суток без замены штрафом. Он всех полицейских знал по имени. Один был Эгберт… прости, Эгберт, может, тебе неприятно. Тесен мир!
Слишком тесен, думала его сестра, приходится встречаться с братом. Она считала себя доброй женщиной, но в девятом графе находила только одно достоинство — он не носил монокля.
— А, черт! — подытожил беседу полковник.
Смеркалось, и лорда Эмсворта потянуло к любимой книге «Уход за свиньей». Он выскользнул в дверь. Заметили это позже. Годами ускользая от женщин, он выработал несравненную технику.
Первой очнулась леди Гермиона.
— Эгберт! — вскричала она.
— Да, старушка?
— Как ты думаешь, это правда?
— С чего ему врать!
— Он все путает.
— Вообще-то да. Я бы ему не поверил, если б он сказал: «Идет дождь» во время потопа. Но тут… понимаешь, сам Типтон звонил.
— Да.
— И попросил денег.
— Да.
— Вот видишь. Дело ясное, играл на бирже. Не он первый, не он последний.
Они мрачно помолчали, полковник откашлялся.
— Что будем делать, старушка?
— Скажем Веронике.
— Да, понимаю. Зачем выходить за нищего?
Леди Гермиона нахмурилась. Военным, подумала она, часто не хватает такта.
— Интересно, за что они его?
— Видимо, клянчил на улице. Не в этом дело. Вероника не может выйти за человека с преступным прошлым.
— Ты ей напишешь?
— Я к ней поеду.
— Да, это лучше.
— Позвони Биджу, пусть велит Ваулзу подать машину.
— Ты приедешь ночью.
— Зато с утра поговорю с ней. Она ему откажет.
— Откажет?
— Конечно. Она меня слушается.
— Что верно, то верно, — признал полковник, в этом отношении не отличавшийся от дочери; и нажал звонок.
Глава 5
Шропшир справедливо гордится городком по имени Маркет Бландинг. И так называемый проспект, и зеленая от мхов церковь, и красные крыши лавок, и старые кабачки, у которых верхний этаж уютно нависает над улицей, поистине ласкают глаз, особенно — если он обычно смотрит на Хэлси-корт.
Сэму городок понравился сразу, а назавтра, когда он писал в саду кабачка «Герб Эмсвортов», он понял, что именно этого ему недоставало. Великое дело — обстановка! Дома, в Лондоне, приключения котенка никак не давались, а сейчас он строчил без устали. Вскоре он вывел слово «Конец», радостно предвосхищая, как умилится редактор, если еще не заболел размягчением мозга.
Как всякий писатель, завершивший свой труд, он подумал о пиве. Вчера вечером оно ему очень понравилось, пил он и сегодня, а потому, отнеся к себе перо и рукопись, направился в бар. Именно в эту минуту оттуда вышел вспотевший, измученный Бидж.
Несмотря на жару, дворецкий прошел весь парк и еще две мили. Юный Хаксли Уинворт был бы рад узнать, что побудили к этому его слова. Сначала Бидж огорчился (что, собственно, и предполагалось), но, поразмыслив, решил, что какая-то правда в них есть. Вполне вероятно, думал он, что сидячая жизнь подпортила былую стройность.
Мы опустим невзгоды пути, пузырь на пятке, пот на лбу и перейдем к той минуте, когда, облизнувшись, он попросил девицу у стойки налить ему пива.
Девицу звали Марлен, а племянницей она приходилась Джорджу Сирилу, бывшему свинарю лорда Эмсворта. Бидж его не любил, видя в нем плебея, не почитавшего кого надо. По слухам, этот свинарь именовал его «Старым слоном» и «Чучелом в манишке», а однажды, подумать страшно, обратился к нему: «Эй, ты!». Но Марлен дворецкий любил в своей снисходительной манере и, когда она заахала над часами, охотно дал их посмотреть, предварительно сняв с цепочки. Марлен два раза квакнула, один — взвизгнула.
— Какая красота, мистер Бидж!
— Да, часы хорошие.
— Правда, вы их выиграли?
— Правда.
— Нет, просто красота!
Пока она хвалила его спортивную прыть, а он скромно отнекивался, вошел местный констебль по фамилии Ивенс. Велосипед он оставил у входа, зашел выпить, но, увидев Биджа, об этом забыл. Утром он слышал от сержанта хороший анекдот.
— Здрасьте, мистер Бидж.
— Добрый день, мистер Ивенс.
— Вот я вам расскажу…
— Да, я слушаю.
— Выйдем на минутку. При дамах…
Они вышли и встретили Сэма, точнее — с ним столкнулись.
— Простите, — сказал Бидж.
— Это я виноват, — сказал Сэм. — Pardon, pardon, pardon.
Говорил он весело, ибо очень радовался, и не только потому, что кончил сагу об осточертевшем котенке. Подбодрила его беседа с Галли, что вообще бывало нередко. Он поверил, что, стоит ему встретить Сэнди, недоразумение разрешится, она заберет кольцо, он — скажет, что она совсем не рыжая дура, и они помирятся, как заметил покойный лорд Теннисон, — потоком слез друг друга омывая.
Тем самым, мир ему нравился. Любил он всех поголовно. Корпулентный тип, с которым он столкнулся в дверях, был очень мил, равно как и констебль с Марлен, к которой он и приблизился.
— Жарко-то как! — сказала Марлен, известная блеском беседы. Ничего не попишешь, способствует торговле, поднимает дух.
— Да, погодка что надо! — согласился Сэм. — Смотрите-ка, часы! У вас день рождения?
Марлен захихикала, по мнению Сэма — музыкально, хотя он уловил бы музыку и в скрипе мела о доску.
— Нет, это нашего Слона. Выиграл в дротики.
— Слона? Это с ним я плясал румбу?
— С ним. Дядя Джордж зовет его Старый слон. Дядя очень остроумный.
— Сразу видно. А почему они тут лежат?
— Он их вытащил. Они ушли с констеблем, какую-то пакость рассказать.
— Какую именно, не знаете?
— Нет.
— Попрошу, пусть и мне расскажут. Да, часы знатные. Ради них сыграешь в дротики, хотя игра самая…
Слово «поганая» умерло на его устах. Дверь была открыта, ее всегда открывали в хорошую погоду, а за дверью по улице ехала на велосипеде рыжая девица, при виде которой Сэм забыл о пиве, часах и барменшах, словно их стерли губкой.
Громко выкликая ее имя, он выскочил из «Герба». Она обернулась — и прибавила скорость. Он кинулся за ней. Сзади донесся какой-то звук, словно свистит поезд, но до звуков ли в такой час?