Еще ни один человек не обращался всуе с такой просьбой к Галахаду Трипвуду. Он знал, что пиво в «Голубом борове» несравненно хуже, чем в «Гербе», но умел принимать вызов судьбы. Через пять минут, не больше, он переступил порог сельского кабачка.
Сэм обрадовался ему, напоминая при этом матроса, потерпевшего кораблекрушение и завидевшего парус. Пока он ждал, он обдумал положение, и оно понравилось ему еще меньше. Жара-жарой, но у него мерзли ноги, а птичий щебет за окном казался ему свистом полицейского.
Галли внимательно выслушал его повесть, ничем не выказывая ни осуждения, ни ужаса, хотя бы потому, что он их не испытывал. Дал констеблю в глаз? Что ж, это прекрасно. А вот положение действительно трудное, выкрутиться — нелегко.
— Расскажите еще раз про Сэнди, — попросил он. — Вы ее увидели. А она вас?
— Тоже увидела.
— И немедленно исчезла?
— Да.
— Мне это не нравится.
— И мне.
— Можно заподозрить, что она избегает встречи.
— Можно.
— Это нехорошо. Вы за ней погнались?
— Да.
— С часами в кармане?
— Да.
— А констебль побежал за вами?
— Да.
— А вы ему дали в глаз?
— Да.
— Так, все ясно. Вы, насколько я понимаю, как загнанный олень, стремящийся к реке, к потокам вод.[108] Возвращаться в «Герб» нельзя.
— И я так думаю.
— Что там думать! Нельзя, и все. Только суньтесь, и вы — в узилище. Нужно где-то скрыться. Вы рады узнать, конечно, что такое место есть.
Сэм явственно вздохнул.
— Есть?
— Да. На те несколько дней, пока тарарам уляжется, вас приютит замок.
— Что?!
— Замок.
— Вы же говорили, что не можете приглашать гостей!
— Ну и что? Вас пригласит мой брат Кларенс. Сейчас он велит рабам и слугам взять с чердака алый ковер и хорошенько выбить. Да, вы ничего не знаете! Тогда слушайте. Надо вам сказать, что брат очень любит книгу о свиньях. Самое высшее счастье для него — смаковать драгоценные слова, как листики артишока. Должно быть, он знает ее наизусть. Автор — некий Уиппл. Понятно?
— Не совсем. За рассказом я слежу, но…
— Не понимаете, при чем тут все это? Сейчас поймете. Дальше говорить?
— Конечно.
— Захожу к брату, он просто цветет. Оказалось, что ваша Сэнди нашла письмо от Уиппла, тот хочет посмотреть Императрицу. Можете себе представить, как это тронуло Кларенса. Буквально плясал канкан. Дал мне телеграмму, чтобы я ее отправил. Теперь понятно?
— Нет.
— Непонятно, что это решает все проблемы?
— Нет.
— Где живость ума? Ваш отец давно бы все понял. Назовитесь Уипплом — и путь открыт. Редкая удача. Я бы сказал, Провидение. Так и чувствуешь, что о тебе заботятся.
Когда Сэм, который как раз начал новую кружку, прокашлялся и отдышался, он проговорил с некоторым недоверием:
— Галли, вы с ума сошли! Приедет настоящий Уиппл…
— Нет.
— Что — нет?
— Не приедет.
— А как же? Получит телеграмму и…
— Не получит. Вернее, получит сообщение о том, что у лорда Эмсворта корь.
— Ну, хорошо. А вдруг кто-нибудь в замке меня знает?
— Не знает. О чем-о чем, но уж об этом я подумал. Сестра моя Гермиона? Ее муж? Дама Дафна? Типтон Плимсол? Вот видите! Волноваться незачем.
— А Сэнди?
Галли просто ужаснулся.
— Такая хорошая девушка вас не выдаст. Нет, рассердиться она рассердится, но выдавать — не станет. Словом, не вижу ни одной помехи.
— А я вижу. Да я от одной мысли сдохну! Не могу, боюсь. Переночую здесь, повидаю Сэнди и — в Лондон.
Галли вздохнул и покачал головой.
— Что за поколение! Куда ни взгляни — малодушие, трусость, слабость. Любой пеликан кинулся бы опрометью. Значит, не хотите?
— Нет.
— Оказаться под одной крышей с нем?
— Ровно на пять минут. Выйдет эта леди, схватит за шкирку… Я всегда готов на риск, но есть же пределы!
— А если констебль вас тут застукает?
— Будет очень неприятно.
— Ну, вот!
— Но все же лучше, чем пойти к лорду Эмсворту и сказать: «Приветик, я — Уиппл!».
Галли пожал плечами, как пожал бы Наполеон, если бы войска сказали ему, что идти вперед им не хочется.
— Дело ваше, — признался он. — Остаюсь при своем мнении. Что ж, положимся на День открытых дверей.
Машина стояла перед замком, поджидая полковника. Сама по себе она была недурна, но не шла ни в какое сравнение с роллс-ройсом, остановившимся чуть подальше. Выйдя, полковник Уэдж осмотрел его почтительным взором.
— Это чей? — спросил он Ваулза.
— Мистера Плимсола, сэр. Полковник очень удивился.
— Мистера Плимсола!
— Да, сэр. Он только что приехал.
Полковник растерянно моргал, пытаясь переварить это сообщение, когда появился сам Типтон с продолговатым предметом в руке, напоминавшим, и не зря, те коробки, в которых ювелиры держат свои изделия.
— А я вас ищу, полковник, — сказал он. — Хочу показать ожерелье, купил в Лондоне. Думал отдать прямо ей, а ее нет. Вот жаль, так уж жаль. — Он открыл коробочку. — По-моему, ей понравится, а? — прибавил он, прекрасно зная, что невеста чувствует себя просто голой без драгоценных украшений. Она стремилась как можно больше походить на люстру.
Полковник ответил не сразу, у него захватило дух. Он не был знатоком, но если уж это ожерелье, как говорится, не влетело в копеечку, просто понять нельзя, что же в нее влетит.
— А… — начал он и запнулся, — а вы это можете себе позволить?
Типтон был искренне удивлен.
— Ну, конечно, — сказал он. — Всего восемь тысяч фунтов. Вам нехорошо?
— Да так, малярия, — выговорил полковник.
— А часто она вас мучает?
— Довольно часто. Р-раз — и приступ.
— Ай-я-я-яй! Неприятная штука.
— Приятного мало.
Оставалась одна надежда: а вдруг письмо еще не послано? Именно об этом думал полковник, не особенно в это веря, когда на верхней ступеньке появился Уилфрид Олсоп.
— Вас к телефону, дядя Эгберт, — сказал он. — Тетя Гермиона, из Лондона. — И полковник быстрее пули кинулся в дом.
— Привет, старушка, — с трудом проговорил он, схватив трубку.
— Эгберт, я приеду послезавтра. Тебя уже не будет, да?
— Я сейчас уезжаю.
— Возвращайся поскорей.
— Хорошо, хорошо. Как там это письмо?
— Какое?
— Вероникино.
— А, это? Ты беспокоился? Совершенно зря. Она очень умная девочка.
— То есть написала?
— Конечно. Я только что отослала. Что ты говоришь?
Полковник не говорил, он стонал у смертного ложа надежды. Он знал, что она слишком хороша для нашего мира, знал — и не ошибся: от одной фразы она испустила дух.
— Ничего, — ответил он. — Ничего, горло прочистил. Прикинув, сообщить ли страшную весть, он решил подождать, пускай старушка проведет еще один счастливый день.
— Ну, я иду, — сказал он. — Ваулз заждался. Когда письмо придет, как ты думаешь?
— Послезавтра утром. А что?
— Ничего, просто спросил.
— Типтон приедет и получит.
— Он приехал.
— Да? Как он, очень плох?
— Нет, не очень.
— Молодец. Надеюсь, письмо его не слишком расстроит.
— И я надеюсь, — сказал полковник.
Если бы кто-нибудь увидел его, когда он отошел от телефона, ему бы показалось, что разговор был приятным или хотя бы пустячным. Полковник держался прямо, глядел смело, даже усы торчали вверх. Там, где Отелло по несопоставимо меньшей причине лил слезы, как целебную смолу роняют аравийские деревья, Эгберт Уэдж сохранял внешнее спокойствие. Британская армия хорошо тренирует своих сынов.
Что же до внутреннего состояния, самой связной его частью был горький упрек. Нет, как можно поверить Кларенсу! Как можно забыть то, что знал каждый, соприкасавшийся с графом Эмсвортским! Хочешь жить — не обращай внимания ни на одно его слово.
108