— Фредерик, — выговорил он, — какая мысль! Да? Сбоку возник лакей, еще недавно танцевавший вместе со стеклами, стульями и столами.
— Вас спрашивают, сэр.
Баронет задрожал, насколько можно дрожать в дневное время. Неужто репортер?
— Кто?.. — спросил он.
— Мистер Космо Уиздом.
— Что?
— Бифштекс, — сказал граф, поднимая бокал, — это само Провидение. Время родило своего героя.
Через несколько минут веселый и бодрый сэр Раймонд вошел в небольшую комнату, куда отводили посетителей. Племянник сидел в кресле, сосал ручку зонтика, и, увидев его, дядя испытал привычную досаду. Столь бесполезный субъект, думал он, не должен так хорошо одеваться. Соломон в своей славе не сравнился бы с Космо Уисдомом. Не понравились дяде и усики, и маленькие черные глазки.
— Здравствуй, — сказал он.
— Э… а… привет, — отвечал Космо, становясь на одну ногу.
— Я тебе нужен?
— Э… да, — сказал все тот же Космо, становясь на другую.
— Ну, вот я.
— М-дам, — согласился посетитель, возвращаясь к первой ноге.
В клуб «Демосфен» он пошел после того, как поговорил по телефону с матерью. Сообщив ему со слезами, что она наскребла только пятнадцать шиллингов и три пенса, Фиби спросила: «Почему ты не займешь у дяди?», и Космо согласился, что другого пути нет, хотя охотней вошел бы в клетку к спящему тигру и ткнул его палочкой. Общаясь с дядей, он чувствовал себя так, словно его потрошит неопытный хирург, но ради двухсот фунтов можно подавить предубеждения. В конце концов, любезность — еще не все.
Словом, пососав для верности зонтик, он, как выразился бы Генрих V, разжег кровь, укрепил мышцы и сказал:
— Э… дядя…
— Да?
— Э… дядя, не хочу тебя беспокоить, но не мог бы ты… это…
— Что именно?
— Ну… хм…
Сэр Раймонд выбрал вторую из манер, за которые его не любили коллеги, — тонкий сарказм.
— Разберемся, мой дорогой. Ты сказал, что не хочешь меня беспокоить — и совершенно зря, я всегда тебе рад, — после чего заметил: «Это». Когда я осведомился, что именно, ты отвечал «Ну» и «хм», а потом замолк, видимо — от избытка чувств. Естественно, я сгораю от любопытства. Быть может, твой визит как-то связан с письмом, которое поливала слезами твоя мамаша?
— Э…да.
— Она не очень связно излагала мысли, но мне показалось, что речь идет о двухстах фунтах.
Собственно, речь шла о двухстах пятидесяти, но Космо не смел назвать эту сумму. В конце концов, букмекер ждать не станет, а Гордон Карлайл (50 ф.) подождет.
— Э… да. Понимаешь…
Сэр Раймонд искренне наслаждался, поглядывая на невидимых присяжных и как бы говоря им: «А теперь — слушайте.».
— Нет, — сказал он, — не понимаю. Мало того, теряюсь. Бутс и Бруэр платят тебе прекрасное жалованье.
— Ну, не такое уж…
Сэр Раймонд метнул взгляд, который сразил бы присяжных.
— Прости, я темный человек, — сказал он, — не Флобер какой-нибудь. Да, выбрал неудачное слово. Скажем иначе, «приличное».
— Да нет, какое там! Если я не достану двести фунтов, я не знаю, что сделаю. Хоть стреляйся.
— Слышал, слышал. Великолепная мысль, стоит подумать, но матери твоей она не нравится. Поскольку я люблю сестру, хотя она склоняет головку набок и говорит: «Что, дорогой?», я намерен тебя спасти.
Космо всегда плохо понимал дядины речи, но в последних словах что-то такое было.
— Э… ты…
— Двести фунтов — деньги немалые, но у меня они есть. Зачем они тебе?
— Должен букмекеру. Он… э… это…
— Представляю. Букмекеры грубы. Что ж, я тебе помогу.
— Дядя Раймонд!!!
— Но не даром. Следишь ли ты за новинками нашей словесности? Не попадался ли тебе, к примеру, роман «Время пить коктейли»?
— О котором столько пишут?
— Вот именно.
— Пока не читал, но собираюсь. Говорят, крутая штука. Никто не знает, кто это написал.
— Я.
Космо вежливо улыбнулся, но дядя попросил его не скалиться, как слабоумный орангутанг.
— Повторяю, эту книгу написал я.
Как всегда в такие минуты, Космо растерянно потрогал усики.
— Чернильное пятно, — определил их сэр Раймонд. — Оставь их в покое и слушай. Я написал роман «Время пить». Способен твой слабый разум это усвоить?
— Да… да!.. Но…
— В чем дело?
— Э… почему?
— Неважно.
— А, чтоб я треснул!
— Тресну я, если все обнаружится.
— Он такой плохой?
— Он очень хороший. Да, в нем есть смелость, но изъянов нет. Однако в моем положении романов не пишут. Если репортеры все узнают, моей карьере конец.
Космо солидно кивнул и сказал:
— Понимаю.
— Так я и думал. Конечно, ты хочешь немедленно продать эти сведения, но это недальновидно. Есть лучший выход. Сообщи, что ты его написал.
— Э?
— Сообщи, что ты написал роман «Время пить».
— Да я в жизни своей не писал!
— Нет, писал. Эту книгу. Даже с твоим умом можно догадаться, что интересы наши совпадают. Тебе — двести фунтов, мне — покой.
— Вы правда их дадите?
— Да. И гонорары.
— Кук! — сказал Космо, и дядя посоветовал ему вспомнить, что он — не кукушка.
— Шум такой, — продолжал он, — что гонорары будут большие. По контракту мне полагается десять процентов, а при таком тарараме разойдется… ну, скажем осторожно, десять тысяч. Я не математик, но получается сотен шесть или семь.
Космо заморгал, словно его ударили в переносицу.
— Семь сотен?
— Может, и больше.
— И все мне?
— Да.
— Кук! — сказал Космо, и дядя его не упрекнул, но продолжил свою речь.
— Вижу, ты готов к сотрудничеству. Очень рад. Процедура проста. Я бы советовал разослать письма во все газеты, которые писали о романе. Опровергни епископа, обвини его в нетерпимости и несправедливости, а потом — раскрой псевдоним. Пойдем, я набросаю.
Набросав письмо, сэр Раймонд вернулся к лорду Икенхему и сообщил, что все в порядке.
[Космо сообщает в газеты, что роман написал он. Со службы его немедленно выгоняют, зато общество и печать — в восторге. Именно здесь Вудхауз вводит в действие Гордона Карлайла, профессионального мошенника, который, против обыкновения, ему не удался. Узнав, что Космо издал бестселлер, Гордон и его жена Герти решают выжать из него долг, а для этого — поехать в усадьбу, где живут миссис Уиздом и ее брат, чтобы шантажировать сэра Раймонда: не заплатит за племянника — откроют его тайну. Для верности они заставляют Космо написать ему письмо.]
Проглядев справочник, Гордон Карлайл узнал, что в три часа двадцать шесть минут есть подходящий поезд, и они с Герти еще успеют зайти в ресторан. Герти обрадовалась. Слишком часто приходилось ей перекусывать на ходу, хотя, как и лорд Икенхем, она любила поесть в свое удовольствие.
Примерно тогда, когда они пили кофе, а Гордон Карлайл закуривал сигару, вышеупомянутый лорд, посетивший с племянником клуб «Трутни», поглядел в окно на клуб «Демосфен» и тяжко вздохнул.
— Бу! — сказал племянник.
— Прости, не понял?
— Хотел тебя напугать. Икота пройдет.
— Меня напугать нелегко, — заметил граф. — Железный Икенхем, вот мое прозвище. Но я не икнул, я вздохнул.
— Почему?
— От горя. Если быть скрупулезным, у меня их три. Во-первых, мне жаль покидать тебя и Лондон. Погуляли бы, посмотрели, тут виды красивые…
— Ничего, ничего.
— Во-вторых — назовем это «горе № 2», — взглянув на тот клуб, я подумал о Бифштексе. Наверное, ты забыл, что прошлым летом из этого самого окна я сшиб с него цилиндр?
— А, черт!
— Вижу, ты помнишь Тогда мне казалось, что он станет лучше, мягче, пощадит свою сестру. Какой же я оптимист!
— Он не щадит сестру?
— Куда там! Дворецкий Пизмарч сообщил, что он обращается с ней, как капитан «Баунти»[91] с последним матросом. Конечно, понять его я могу. Когда она склонит головку набок и спросит: «Что, дорогой?», ангел разорется, а уж тем более — человек, привыкший к повиновению. Судя по реляциям, бедный Бифштекс на шестой-седьмой раз взвивается над столом, изрытая пламя. Да, понять я могу, но для давления это плохо, да и для ближних не очень хорошо. Ты знаешь Берта Пизмарча?
91