— Свинку?
— Такую маленькую, золотую, от браслета. Куда-то запропастилась. Как я рада тебе, Фредерик! Пизмарч говорил, что ты приехал.
— Да, приехал к Джонни, он мой крестник. Что с тобой, Фиби? Ты такая бледная.
— Все из-за этой книги, Фредерик. Понять не могу, как он ее написал! Епископ вот недоволен.
— Чего и ждать от епископа?
— Вчера я поехала в Лондон, но Косей не застала.
— Видимо, ушел, — предположил лорд Икенхем. Карлайл совсем растерялся. Только сейчас он понял, что инспектор — очень странный.
— Кто этот тип? — хрипло спросил он.
— Мой брат вас не познакомил? — всполошилась Фиби. — Муж моей сестры, лорд Икенхем. А вы не видели свинку?
— Фиби, — сказал сэр Раймонд, — уйди отсюда!
— Что, дорогой?
— УЙДИ.
— Да я ищу свинку!
— Черт с ней. УЙ-ДИ! — взвыл он тем самым голосом, от которого сыпалась лепнина, а заседатели глотали жвачку.
Фиби исчезла, тихо рыдая, как обездоленный кролик, а Гордон Карлайл посмотрел на лорда Икенхема Лицо его было сурово, сердце — ликовало.
— М-да! — сказал он.
— В каком смысле?
— Нелегко вам придется.
— Почему?
— Выдавали себя за должностное лицо!
— Я? Ну что вы!
— Дворецкий объявил: «Инспектор Джервис».
— Я не отвечаю за дворецкого. Мало ли как он пошутит!
— Вы сказали, что вы — по важному делу.
— Естественно. Что важнее семейной встречи?
— Вы приказали мне вывернуть карманы.
— Приказал? Попросил!
— Верните письмо.
— Оно адресовано сэру Раймонду.
— Вот именно! — загромыхал хозяин. — Мне, а не вам! Это вас ждут большие неприятности, дрянь вы этакая! Письма крадет! Да где это видано! Дай письмо, Фредерик.
Лорд Икенхем, уже взявшийся за ручку двери, на минуту остановился.
— Нет, Бифштекс, — сказал он. — Не сейчас. Ты его не заслужил. Я могу говорить прямо при нашем госте, потому что его явно поразило, как ты обращаешься с сестрой. Меня давно огорчает, что, разговаривая с ней, ты похож на самых неприятных персонажей Откровения. Одумайся, Бифштекс! Окутай ее братской нежностью. Воркуй с ней, как голубь с горлицей. Свези ее в Лондон, своди в театр, в ресторан, а главное, помни, что ты не восточный деспот, она не черная рабыня. Альберт Пизмарч будет за тобой следить. Если я узнаю, что ты исправился, письмо — твое. А сейчас пусть висит и грозит как… чей же это меч? Совсем память прохудилась!..
Лорд Икенхем вышел, но через мгновение приоткрыл дверь и сказал:
— Дамоклов. Да, именно — Дамоклов.
[Гордон Карлайл сообщает Космо Уиздому, что письмо — у лорда Икенхема, и требует, чтобы тот снова написал дяде. Космо идет в издательство, куда его пригласили, и встречается с Барбарой Кроу, которая там служит. Узнав, что он — племянник ее бывшего жениха, она осторожно расспрашивает о дяде, а потом, перейдя к делам, сообщает, что голливудская студия хочет купить право на экранизацию за сто пять тысяч долларов.]
[Потрясенный такими перспективами, Космо решает забрать у лорда Икенхема единственное свидетельство о том, что автор романа не он, а сэр Раймонд. Кроме того, он сообщает Карлайлу, что нового письма писать не будет. Хитрый Карлайл догадывается, что Космо поедет в Хаммер-холл, чтобы раздобыть письмо; а жена предлагает снова поехать туда самим и украсть его раньше.]
Через два дня после того, как хищные птицы решили поживиться в усадьбе, из нее вышло шествие. Возглавляла его миссис Фиби Уиздом, за нею шел ветеринар, а уж за ним — Альберт Пизмарч. Ветеринар сел в машину, сказав на прощание несколько ободряющих слов. Приезжал он к спаниелю по имени Бенджи, который, как свойственно спаниелям, «что-то подхватил». Фиби и Альберт просидели всю ночь у его ложа, устали, но не отчаялись, мало того — глядели друг на друга с той нежностью, с какой глядят друг на друга былые соратники.
Честный Пизмарч нарадоваться не мог на советы старого друга. Судя по всему, в глазах у Фиби светился тот самый свет, какой светился у дев в беде, когда рыцарь Круглого стола отряхивал руки после битвы с драконом. Ночное бдение сблизило их еще больше, и верный Берт нет-нет да подумывал об икенхемовском методе.
Как там? Да, хватаешь, прижимаешь, осыпаешь. Казалось бы, просто — но страшно. Пизмарч колебался, а когда мужчина колеблется, он упускает момент, и ему остается слушать о молоке с капелькой бренди, которое прописал ветеринар.
— Подогрейте немножко, а? В кастрюльке.
Альберт вздохнул. Для икенхемовской системы нужен ключ, какой-то толчок. Сам Ромео растерялся бы, заговори Джульетта о кастрюльках.
— Сейчас, madam.
— А потом отдохните, вы устали.
— И вы устали, madam.
— Да, да. Но мне надо поговорить с лордом Икенхемом.
— Он удит рыбу, madam. Сходить к нему?
— Нет, что вы! Спасибо вам большое. Это — личная беседа.
— Понимаю, madam, — сказал Альберт Пизмарч и пошел греть молоко с таким чувством, словно он опоздал на автобус. Быть может, в его ушах звенели строки Джеймса Грэма,[99] первого маркиза Монтроз:
А может, и не звенели.
[Лорд Икенхем удит рыбу, размышляя о том, почему Карлайл и Космо, явно охотящиеся за письмом, сторонятся друг друга.]
От этих раздумий его оторвал негромкий оклик, и, обернувшись, он увидел Фиби на берегу. Нехотя свернув удочки, он направился к ней; а вылезая из лодки, испугался ее вида. Так выглядели женщины в Монте-Карло после бессонной ночи.
— Моя дорогая! — воскликнул он. — Прости, но на тебе лица нет. Где твой цветущий вид? В чем дело?
— Я всю ночь сидела с Бенджи. Он заболел.
— Быть не может! Ужасно, ужасно. Лучше не стало?
— Стало. И все — Пизмарч! Как он мне помог! Но я пришла поговорить не об этом.
— О чем угодно, дорогая, о чем тебе угодно, — сказа! граф, надеясь, что речь пойдет не о Космо. Нелегко объяснить, что сын ее — там, где красть удобней.
— Понимаешь, Раймонд…
— А, Бифштекс!
— Я очень о нем беспокоюсь.
— Неужели и он заболел?
— Он сходит с ума.
— Ну, что ты!
— Не говори, у нас в роду есть сумасшедшие. Джордж Уинстенли умер в лечебнице.
— Собственно, кто это?
— Муж маминой троюродной сестры. Он был дипломат.
— И сбрендил?
— Да. Он решил, что Сталин — его незаконный дядя.
— А это не так?
— Конечно! Просто ужас, все время посылал в Россию секретные письма.
— Ясно, ясно… Я не думаю, что это перешло к Бифштексу, — утешил ее граф. — Не беспокойся. Что с ним, собственно, такое?
— Очень странно себя ведет.
— Расскажи мне все.
Фиби утерла слезы, она легко плакала.
— Ты знаешь, Фредерик, какой он со мной… нетерпеливый. Это с детства. Он очень умный, а я — нет, вот он и сердится. Скажет что-нибудь, я переспрошу — и все, кричит. Я каждое утро плакала, а он еще больше сердился. Вдруг, недели две назад, он стал другим. Нежный, добрый, вежливый, просто сил нет! Пизмарч тоже заметил, он часто видел наши сцены. Ты подумай, Раймонд спрашивает, как мой ревматизм, скамеечку предлагает, хвалит мое платье! Совсем, совсем другой.
— Что ж, это и лучше.
— Мне тоже так показалось, а теперь как-то жутко. Он столько работает. Может быть, переутомился, а то и захворал?.. Фредерик, — она уже шептала, — он мне цветы посылает! Каждое утро. Войду, они лежат.
— Очень любезно. Не вижу, что плохого в цветах, если их не слишком много.
— Это странно. Я написала сэру Родерику Глоссопу. Ты его знаешь?
— Психопата? Еще бы! Я тебе такое о нем расскажу…
— Мы с ним дружим. Но письмо я не отослала.
— Очень хорошо, — серьезно сказал лорд Икенхем. — Потом бы пожалела. Ничего странного нет, моя дорогая. Я все объясню одним-единственным словом: Пизмарч.
99