— Пизмарч?
— Бифштекс его умасливает. Твой брат умен, он заметил, как возмущен верный Альберт его поведением, и поспешил исправиться. Кто хочет потерять дворецкого в наше нелегкое время? Как это сказал Сын Сирахов? Надо бы спросить няню Брюс. Да, так вот: «Кто нашел дворецкого, нашел благо.».[100] Я бы ради Коггза и не на то решился.
Фиби глядела на него, как глядел бы белый кролик, если бы он не верил своим ушам.
— Пизмарч может уйти?..
— Вот именно. Уйдет и не оглянется.
— Почему?..
— Не в силах смотреть, как тебя унижают. А кто в силах? Все-таки, любимая женщина…
— Какая?
— Неужели ты не заметила, что он тебя боготворит?
— Это… это очень странно.
— Ничего странного не вижу. Когда ты не сидишь по ночам со спаниелями, ты очень хороша.
— Но он — дворецкий!
— А, вон что! Понимаю, понимаю… Ты хочешь сказать, что дворецкие в тебя не влюблялись. Что ж, лучше поздно, чем никогда. А вообще-то Пизмарч — не дворецкий. Он состоятельный человек, но не уходит, чтобы быть рядом с тобой. Помнишь, — тут граф дал волю воображению, — года два назад Бифштекс повел нас с тобой в ресторан, и я кому-то кивнул?
— Нет, не помню. Граф этому не удивился.
— То был Альберт Пизмарч, — продолжал он. — Мы — старые друзья. Потом он зашел ко мне и спросил, кто ты. Да, моя дорогая, он влюбился. Я предложил познакомить его с Бифштексом, но он почему-то не захотел. Видимо, решил, что тот не пригласит его погостить. Что ж, это понятно, Бифштекс резковат. Словом, нужно, чтобы Пизмарч был рядом с тобой — и я, человек умный, догадался, как это устроить. Кто, спросил я себя, ближе брата? Дворецкий. Значит, сказал я все себе же, Пизмарч поступит к Бифштексу. Коггз позанимался с ним — и вот, пожалуйста!
Фиби трепетала. Кончик носа двигался с особой быстротой, выдавая ее чувства.
— В жизни такого не слышала! — вскричала она.
— Да, это редко бывает. Но до чего же романтично! Ромео… Нет, куда ему! Ах, прости! — внезапно воскликнул он. — Должен тебя покинуть.
Воскликнул он это потому, что к дому подъехала машина, а из нее вышел Джонни.
— Мой крестник вернулся, — объяснил граф. — Был в Лондоне, обедал со своей невестой. Надо узнать, что было. Последнее время они не ладили, лютня расстроилась, а ты знаешь, что такое расстроенная лютня. Все тише звук, и вот — она молчит. Надеюсь, починили.
[Именно здесь роман явственно начинает буксовать. События — среди которых много повисающих в воздухе — разворачиваются так:
Джонни не удалось помириться с Белиндой. Беседуя об этом с графом, он удивляется, что Космо написал такую хорошую книгу, и замечает кстати, что голливудские студии из-за нее передрались. Лорд Икенхем догадывается, что Космо уже не хочет шантажировать дядю, а Карлайлы поссорились с ним именно поэтому.
Встретившись с Пизмарчем, он говорит ему, что надо спрятать документ, за которым охотятся русские шпионы. Тот берет письмо, но Космо Уиздому удается его выудить. Карлайл тем временем гоняется за Космо и даже бьет его кастетом по голове, а подоспевшему констеблю и вызванному им врачу сообщает, что он упал в обморок. Письмо взять он успел и сунул, услышав голоса, в ореховую горку.
В усадьбу приезжает редактор из издательства, Сэксби-старший. Это — тот редкий случай, когда Вудхаузу совершенно не удался рассеянный старик. Получилось что-то вроде сумасшедшего. Он наблюдает птиц, ищет какого-то человека, ничуть не связанного с сюжетом, словом — почти, если не совсем, путается под ногами.
Начинается аукцион. Карлайлы и Космо бешено торгуются, и горка достается Карлайлам за пятьсот фунтов, то есть ровно за ту сумму, которую Джонни, ее владелец, должен няне Брюс, чтобы она вышла замуж за констебля.
Граф счастлив; но крестник говорит ему, что заранее отдал выручку местному священнику на благотворительные цели. (Как мы помним, он не надеялся получить за нее больше пяти фунтов.)
Фиби плачет, беспокоясь за сына и за брата. Пизмарч это видит и, забыв свои опасения, берет ее за руку. По-видимому, они объясняются, и Фиби звонит лорду Икенхему.]
— О, Фредерик! — сказала Фиби, дыша тяжело и прерывисто, как загнанный кролик.
— А, здравствуй, моя дорогая! Что с тобой? Ты расстроена? Фиби ответила не сразу, словно прикидывала, уместно ли тут это слово, и отвергла его, как строгий лексикограф.
— Нет, — отвечала она, — я себя не помню.
— Поставь опыт. Вспомни, как тебя зовут.
— Ах, не говори глупостей! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Только бы Космо не рассердился! Я же не девочка, мне под пятьдесят. Все-таки, странно…
— Ты что, поступаешь в мюзик-холл?
— Конечно, нет! Я выхожу замуж.
Трубка задрожала в правой руке графа, сигара — в левой. Да, это сенсация. Любая газета поместит на первой полосе.
— Неужели решился? — воскликнул он. — Неужели ты будешь леди Пизмарч?
— Миссис Пизмарч.
— На какое-то время. Такой человек не сегодня — завтра станет сэром или пэром. Дорогая моя, вот это новость! Лучше людей, чем он, просто нету. Знаешь, что сказал Сын Сирахов? Ах ты, забыл, но что-то хорошее.
[Фиби рассказывает, как Пизмарч сделал ей предложение. Потом лорд Икенхем беседует с ним самим, значительно запутывая интригу, и, наконец, видит, что к дому подъехала машина, а из нее вышла Барбара Кроу.]
Вероятно, лорд Икенхем глубоко бы обиделся, если бы кто-нибудь предположил, что при каких бы то ни было обстоятельствах мнение его совпадет с мнением Космо, но, как и тот, сразу подумал: «Нет, только дурак упустит такую женщину!». В спортивном костюме, в зеленой шляпке, она выглядела еще лучше, чем обычно, а улыбка, с которой она его окликнула, просто согревала сердце.
— Фредди! — удивилась она. — Ты-то что здесь делаешь?
— Гощу у крестника, пока жена в Шотландии, — объяснил граф. — А ты?
— Приехала к Уиздому, насчет телевидения. Кроме того, заберу старшего Сэксби, младший боится, не упал ли он в озеро. Тут что-то вроде гостиницы?
— Мой крестник берет постояльцев.
— Тогда я сниму комнату.
— Прекрасно. Нам надо с тобой поговорить. Сядем пока вон под тем деревом. Я уж надеялся, увидев тебя, — прибавил он, усевшись в кресло, — что ты приехала к Бифштексу.
Барбара выпрямилась.
— К Раймонду? Разве он здесь?
— Да, в другом доме, за озером. Если хочешь, мы к нему зайдем. Сейчас он занят, но ты как раз причешешься, умоешься.
Барбара, до сих веселая, стала печальной.
— Это не совсем удобно.
— Почему?
— Он подумает, что я за ним гоняюсь.
— Конечно. И очень хорошо. Немного оживет, подбодрится. Скажет себе: «Смотри-ка! Я думал, все пропало, а она за мной гоняется.». Отсюда до прежних отношений — один шаг. Почему ты так горько хмыкаешь?
— Тебе не кажется, что это смешно?
— Нет, не кажется. А что именно?
— Мысль о том, что Раймонд мной интересуется.
— Дорогая моя, он тебя обожает!
— Чепуха какая! Он ни разу не пришел, не писал, не звонил… ну, с тех пор.
— Естественно! Видимо, ты не понимаешь, какой он тонкий. В суде он рвет на куски свидетелей — и ты говоришь себе: «М-да, крутоват!», не ведая о том, что на самом деле — что это такое нежное? А, фиалки! Так вот, на самом деле он — истинная фиалка, не то что, скажем, я. Всякий раз, когда Джейн со мной ссорилась, я вынуждал ее к миру зверскими угрозами, но одно дело — я, другое — Бифштекс. Деликатность, вот его суть. Когда ты его отвергла, он решил, что тебе не нужен. Страдал, как не знаю кто, но терпел. Должен бы знать, что любовным размолвкам — грош цена. Опять ты горько фыркаешь? Что тебя рассмешило?
— Ты сказал «любовным размолвкам».
— Так их обычно именуют. А что же это еще?