А вот последняя формула тов. Смирнова: «надо помнить, что наша ставка, ставка всей революции сделана именно на машину. Мы должны стать новой Америкой минус капитализм, иначе нечего было городить огород». Итак, Америка минус капитализм. Но я надеюсь, что это не значит, будто при отсутствии капиталистов в действительной Америке или в нашей «Новой Америке» останется такой же убийственно длинный труд, такие же формы разврата и соответствующие этому пошлые и пряные литература, театр, мюзик-холл, фокстротная музыка. Разве Америка живет без искусства? Да что вы, дорогой товарищ Смирнов, там есть целые города, отданные искусству, и в каждом городе имеются целые грохочущие базары чисто американского искусства, которые посещаются миллионами людей и в которые включены громадные капиталы. Кинопроизводство в Америке занимает после металла чуть ли не первое место во всей промышленности. Но только искусство это пошло, оно существует для того, чтобы развлечь человека и отвлечь его от всего существенного в жизни. Оно разлагает, принижает человека — это потому, что там есть капитализм. Ну, а в вашей советской «Новой Америке», тов. Смирнов, будет ли там это американское искусство, удовлетворяющее американскому машинному рабству? Нет, конечно. А если этого не будет, то, значит, вся потребность в зрелище будет удовлетворяться трансатлантическими пароходами и тому подобными полезными вещами? Вся гигантская слуховая потребность удовлетворится свистками паровозов и стуком машин? Газеты, излагающие жизненные факты, вытеснят совершенно всякую надобность в концентрирующем и вскрывающем глубины жизни романе?
Не поздравляю вас с такой «Новой Америкой»! Это значит, что мы еще дальше настоящей капиталистической Америки пошли бы в деле обесчеловечения человека. Нет, наша «Новая Америка» устремится к тому, чтобы сделать на основании машинного труда жизнь человеческую изящной и радостной. И только когда перед такой изящной и радостной жизнью, служа ей и отражая ее, возвышается великое зеркало искусства, человек действительно познает самого себя. Только тогда можно говорить о полной культуре.
Лишь робкими шагами можем мы идти сейчас к этому будущему, но все то, что может позволить нам как можно скорее и полнее построить его, мы будем свято и усиленно охранять, будь то благородные традиции старого или свежие, многообещающие ростки нового. Нам трудно это делать, нам чрезвычайно тяжело доказывать в наше суровое время необходимость известного внимания к этой громадной культурной задаче — сохранению и взращиванию художественной продукции. И когда люди, подобно тов. Смирнову, размахивая парадоксами, начинают утверждать, что все это буржуазная блажь, они оказывают медвежью услугу той революции, которой они, быть может, и хотят служить. Их представления — это не представления пролетариата, это представления американизированного, омашиненного, обездушенного мещанина, ученика и апостола Тэйлора и Форда, а не Маркса и Ленина.
Художественное творчество национальностей СССР*
С тех пор как фаза ярко выраженного фабрично-заводского капитализма установилась в Европе, начали раздаваться учащающиеся жалобы на нивелировку культурной жизни на земном шаре. Конечно, пока еще то, что можно назвать евро-американской буржуазной цивилизацией, не составляет такой стихии, которая обняла бы весь земной шар, и в странах неевропейских, в глубинах Азии и Африки, можно еще встретить области, в которых дыхание этой европейской культуры весьма мало заметно. Но это не мешает тому, что путешественники-этнографы и поэты отмечают беспрерывное вторжение всюду духа стандартизованного единообразия и вытеснение этим оригинальных, особенно ярких, из разных краев идущих форм искусства и быта.
Для тех людей, которые склонны эстетически смотреть на мир и поэтому ищут именно яркости, разнообразия и оригинальности, это, конечно, беда. С точки же зрения общей культуры в этом, может быть, не было бы особенной беды, если бы эта новая культура, эти новые формы быта и искусства у так называемых цивилизованных народов сами по себе представляли определенные культурные принципы, устойчивые и обнадеживающие относительно будущего.
Но этого на самом деле нет. В морально-общественном смысле капиталистические представления ведут к величайшим потрясениям человечества, к величайшему обезличению масс, росту хищничества отдельных групп, стремящихся эксплуатировать широкие массы. С точки зрения художественных форм быта, то есть форм радостного существования, эта цивилизация нам представляется довольно дикой и притом как будто даже устремляющейся, особенно после встряски войны, все более к обнажению и вырождению.
В последнее время многие стали внимательно анализировать те замечательные страницы, которые Карл Маркс для предполагавшегося предисловия к его сочинению «Критика политической экономии» набросал относительно искусства. Основная идея этого наброска Маркса заключается в том, что развитие искусства вовсе не идет параллельно с ростом научных знаний и технических умений, с ростом экономическим и ростом могущества человеческого хозяйства. Он указывает в этом отрывке, что если мы, например, в античной Греции имели чрезвычайно высоко развитое искусство, проникающее в поры самого быта и дающее радостные формы жизни, то, пожалуй, такой расцвет художественной жизни уже больше не повторится1.
Я не думаю, чтобы Маркс стоял на той точке зрения, что будто человек, удаляясь от детства и отрочества, становится нерадостным и что то же самое человечество становится все более психологически утилитарным. Может ли человечество потерять интерес к самому наслаждению бытием и всецело поглощаться трудом, наживой и разными моментами, в которых выражается не торжество его, а порабощение какими-то посторонними художеству внешними образами, усиливающими в то же время власть человека над природой? Я не думаю, чтобы Маркс полагал, что с переходом к социализму мы осуществим такую зрелость и сознательность, которая должна будет прозу противопоставить поэтическому началу, тому началу, в котором зарождается всякое искусство и радостные формы жизни. Я думаю, что Маркс главным образом указал на черты буржуазной цивилизации, на тот особенный привкус промышленно-торговой буржуазии и всего ею создаваемого порядка, который получается в силу удешевления массовых товаров, тот привкус прозы, который приобретается при падении качества и повышении количества. Все это не то, что может быть присуще зрелости человека и необходимо в порядке развития науки и техники, а то, что присущеопределенной стадии роста научного и технического могущества человека, то есть стадии буржуазной, характеризуемой моментами, связанными с капитализмом вообще, и Маркс отметил упадок художественной жизни человечества в буржуазный период или так называемое наступление и углубление этого упадка.
И действительно, после войны, в результате современной европейской жизни, можно констатировать, что если в самых высоких формах индивидуального искусства, может быть, и не наступило разложение и даже наблюдаются еще очень крупные достижения, то в ходовом искусстве, которое имеет особенно большое значение, которое призвано нивелировать быт, которое втягивается в быт, одевает этот быт, действительно замечается поразительное огрубение.
Можно, конечно, допустить, и сторонники предположения о длительном существовании капитализма как раз и предполагают, что это только временно захлестнувшая волна, за которой последует известный подъем, но даже с уст совершенно буржуазных мыслителей срываются все больше и больше речи о конце, о закате Европы, о конце европейской цивилизации или, по крайней мере, об упадке ее качественной стороны2.
Когда я недавно прочитал статью Смирнова (не знаю какого, их много), которая была напечатана в «Народном учителе»3, где он с упоением говорит, что искусство перестает существовать, что качество стандартизируется, сделавшись единообразным и сверхамериканским, то я подумал: прекрасно, но если перейти от этого к существованию в человеке живого человеческого чувства, то нужно прийти в ужас от констатирования этих фактов! Какая радость от такого оголения, такого устремления к накоплению, к увеличению количества благ, которое в конце концов никуда не ведет. У Смирнова есть фраза о том, что все это приведет к большему освобождению человека от труда, но что после этого освобождения человек будет делать с этими стандартизированными предметами — я не знаю; пожалуй, тогда незачем и освобождаться! Постоянно наталкиваешься на утверждения, что на общей линии европейского и американского развития на смену высокоэстетическим формам идут массовые танцы, массовая музыка в мюзик-холлах, кино, что более благородные, более высокие и сложные формы искусства, как театр, выбрасываются совершенно из обихода фабрик и заводов Европы и Америки и все более и более становятся достоянием небольшой группы консерваторов-эстетов. Но если нам говорят, что фабрики и заводы ныне лишаются всех высших форм искусства, то это шаг, сделанный в не особенно желательную сторону.