Коммунисты могут произвести политическую революцию в несколько часов, конечно, потому, что она долго и основательно подготовлялась как общественной стихией, так и сознательной работой отражающих ее партий. Но самое коммунистическую революцию в ее общественно-экономической форме, даже в передовых странах, придется производить сравнительно медленным и сравнительно эволюционным путем. Тот быстрый шаг, которым будто бы шла в России работа по проведению коммунизма, оказался, как это прекрасно знали сознательные коммунисты, движением по окольной дороге, по дороге ускоренного, но разорительного военного коммунизма. Это движение дало нам возможность прочно вернуться на подлинный путь серьезного коммунистического строительства, выведя нас на эту дорогу как раз в том пункте, какой мы предвидели до Октябрьской революции, то есть к возможности государственного капитализма с сильно выраженной коммунистической тенденцией в крупной промышленности и с мощным регулятором по отношению к остальной, не подготовленной еще предшествующей работой капитализма для концентрации, — стране.
Само собой разумеется, то же относится и к идеологии. Конечно, ко времени политического взрыва идеология класса, идущего на смену старому миру, должна иметь некоторые предпосылки, известную ясность классового самосознания, несколько смутную в массах, — но все более яркую по направлению к авангарду класса, его политическому штабу…
Пролетариат в высокой степени объективно заинтересован в создании для себя идеологического оружия, приспособленного к предстоящей борьбе. Но среди такого идеологического оружия он прежде всего ковал себе те его виды, которые были в этой борьбе насущно необходимыми. И то, что мы называем марксизмом, есть целая обширная область идеологии, целая обширная область культуры, по преимуществу боевой и нужной в первую очередь для революционного класса. У этого класса не может хватать ни времени, ни средств, ни энергии для того, чтобы рядом с этим оружием выковывать более хрупкие и более утонченные его формы, скажем, собственные воззрения его в области, более удаленной от его прямой задачи, в области знания или в области искусства и т. д. Совершенно естественно, что после революционного переворота пролетариат не сможет, топнув ногой, вызвать к жизни пролетарскую науку и пролетарское искусство. Отдельные единицы, работавшие в недрах самого пролетариата в области этих менее насущных, казавшихся роскошью вопросов, не должны сметь выдавать себя чуть ли не за официальных представителей всего класса. Марксизм имеет свою ортодоксию, но принимать за ортодоксальные примыкающие к нему пристройки разного рода «единомыслия», может быть и очень ценного, но пока что индивидуального, было до крайности рискованно. Совершенно понятно поэтому, что, скажем, попытки организации общенаучного пролетарского базиса, сделанные товарищем Богдановым, при всей более чем возможной их ценности, ни в коем случае не могли претендовать на признание их пролетарским ортодоксальным учением1. То же относится ко всем другим, в большинстве случаев менее значительным индивидуальным попыткам в этой области и в области искусства.
Конечно, завоевав власть, пролетариат не может не ускорить процесса выработки своей собственной и притом всеобъемлющей идеологии. Усвоение здоровых элементов созданной до него культуры, о которой говорит тов. Яковлев, является в этот период времени самой важной для него задачей. Без такого усвоения работа пролетариата в этих областях не сможет и отдаленно сравниться с работой Маркса и Энгельса и др. в основной области пролетарской идеологии, ибо, как известно, эти великаны создали свое, новое, опираясь на изумительное знание старого.
Однако, как бы ни ускорялся этот процесс, ничего похожего на Октябрь, на внезапный переворот, тут не может быть. Тут может быть только усиленное усвоение материала и медленная постройка нового здания.
Вокруг тех, кто будет класть первые тяжелые камни фундамента, непременно будут приплясывать и стрекотать всякие лжеоктябристы, предлагая свой дешевенький товар и предоставляя пролетариату всякие новинки, часто идущие прямо со стороны упадочной буржуазии, или выдуманные нарочно теми или другими кухмистерами-изобретателями. Они непременно будут кричать, что старая буржуазная культура никуда не годится, что у людей, поседевших за глубоким изучением отдельных областей науки или приобревших высокое мастерство в разных отраслях искусства, учиться нечему, что учиться нужно именно у них, самоучек и фигляров без роду, без племени, поднявшихся подобно пузырям над поверхностью революционного взбаламученного моря2 и желающих пахать вместе с пролетариатом на манер крыловской мухи3.
Мне кажется, что во всем этом у нас нет разногласия с тов. Яковлевым. Я должен сказать, однако, что во всем вышесказанном я отнюдь не говорю о Пролеткульте как о таковом. Пролеткульт как таковой был не всегда удачной, но вполне уместной попыткой сейчас же создать базу для пролетариата в его работе критического усвоения старой культуры и создания некоторых устоев новой.
Уже одно то обстоятельство, что почти вся буржуазная культура, вплоть до естествознания, как правильно отметил тов. Степанов4, весьма подозрительна по части ядовитых ингредиентов — заставляет нас признать необходимым противопоставить им, во имя критики, какой-либо свой критерий. Мы имеем наш столб и утверждение — марксизм. Мы должны сделать из него выводы, которые служили бы нам опорными пунктами при критическом усвоении более далеких от его основных тем знаний.
И нельзя просто говорить тут о том, что пролетарий еще неграмотен и вшив. Все же не весь пролетариат вшив и неграмотен, и если борьба со вшами и неграмотностью есть задача важная, то нельзя забывать, что без университета невозможна и школа5. Это верно относительно целого государства, это верно и относительно класса. Хорош гусь был бы тот, кто сказал бы: «Марксу нечего было писать „Капитал“. Трудная книга, редко какой пролетарий ее прочтет, а занялся бы он лучше одной сплошной популяризацией». Пролетариат России — класс довольно-таки расслоенный в отношении культурной подготовки, и рядом с элементарной работой он может и должен делать работу более квалифицированную. Это тоже тов. Яковлев упускает из виду. Входящая сейчас в моду культурная нивелировка, равнение по вши, так сказать, приседание до букваря представляют собой нечто болезненное и заслуживающее строгого осуждения. Часто такие ультрадемократы, презрительно косясь на дуб, ограничиваются любовью к желудям и не видят нелестного сравнения. Меньше всего это относится к тов. Яковлеву, столь преисполненному уважения к светилам науки. Но нельзя же, в самом деле, о целом классе, имевшем своих Марксов, имеющем своих Лениных и, сохраняя все должное расстояние, хотя бы своих Плетневых, говорить исключительно как об ученике подготовительного класса и отрицать за ним право на выработку, по крайней мере, своих критериев в области науки, по крайней мере, своих собственных зачатков в выражении ему одному, этому классу, присущих эмоций.
С этой точки зрения у Пролеткульта есть свое место. Другое дело, что сам Пролеткульт не сумел еще сделать своих позиций четкими и своей работы плодотворной в достаточной мере.
И еще одно, очень важное. Тов. Яковлев, как и многие другие, рассуждающие о культуре, упускает из виду различие культуры материальной, вещной, организующей быт, и культуры идеологической, так сказать, формулирующей план и организующей силы для предстоящей работы. Эренбург, которого хвалит за его эстетические соображения тов. Яковлев, прав, когда говорит, что высокая буржуазная техника (единственно безусловно ценное, что создает, да еще косвенно, капиталистическая буржуазия) наталкивается на именно новые и в своей целесообразности изящные художественные формы6. Но посмотрите, что делают из всего этого так называемые левые художники? Замороченные машиной, аэропланом и т. д., они тащат карикатуру на машину, то есть машину, при помощи которой ничего делать нельзя, карикатуру на аэроплан, на котором никуда не полетишь. — в литературу, в живопись, в скульптуру, на сцену. Там они нелепы.