– Спасите, борец все может… слово только Антипкину… Как откажешься, если хоть какая-нибудь возмржность?
Побежал я к полковнику Одиссейскому, предупредить. Прибегаю в цирк, – афиши расклеены, представление-гала, «Пожар Европы». Завтра, думаю, «пожар» будет! В цирке пусто, только в кассе наша одна сидит, мадмуазель Алюэт, наездница с горящими обручами, дивной красоты! И что только она вытворяла… – из высшей аристократии! Один партиец из-за нее застрелился, от любви. Но как Мадонна! А по паспорту – «американка», не подъедешь! Про нее да про полковника фантастический роман написать можно. Вот она и говорит:
– Дядя у моста с птичками, идите скорей туда!
А улыбка… Подвигнет на смертельный подвиг. С какими птичками?..
Бегу к мосту. А через него путь отступления, на вокзал. Гляжу – рваный старик со снегирями: на палке клетка с билетиками и пара загаженных снегирьков, как полагается. Михрютки наши судьбу пытают, а он им закручивает! Покатываются. Ни за что бы не узнать: глаз кривой, руки в коросте, в рваных ботиках топчется – завалященький старичонка! А то, в цилиндре, грудь колесом, – лорд английский! А по мосту шумят уж. И из коршунья некоторые уж смываются. Контрольный пункт на мосту: следи, кто в городе затеряться думает, для специальной цели. Полковник наш всех их знал.
Повыждал я, как он поосвободился, – билет затребовал и в двух словах все. А ему уж известно, что казаки ожидаются ночью, с северного охвата, должны линию на К… закупорить.
– Действуйте, но с крайней осторожностью! – говорит. – Что-то они пронюхали, «нить» какую-то получили, нащупать только не могут. Решите с Куды-Прё и немедленно смывайтесь. Пароль такой-то.
Заколебался я тут: не смыться ли? Завтра финал торжественный, а ну-ка сыграешь в ящик?
– Попытайтесь. Если их до полуночи не угробят, может и выгореть. Впрочем, я вас не связываю.
Рискнул – погнал к силачу: не застану – руки умою. А сердце взмывает… Господи, завтра освобождение… только бы казаки не опоздали!..
Прибегаю в «Грандотель», а от него мадамочка в мехах выскочила, очень верткая, губы кровью накрашены, лицо в мушках, – и двое михрюток чемоданы за ней волокут. Ясно – крылышки подвязала, на отлете. А он сидит у себя, в дезабилье, в голубой шелковой рубахе, напудренный, как пекарь, до глаз, и коньяк дует под соленый горох.
– Сматываюсь и я… – говорит. – Моя цацынька слово с меня взяла, нипочем не отпускает, как репей! Влюбилась, стерва! Один уж чемодан отправил, пропадай моя голова!..
– Значит, – говорю, – изменником хочешь быть?
– Да я, – говорит, – у политике вашей не понимаю. Может, она и вредная, а любит меня ужасно, и красавица с огнем! Дом мне в Москве подарить обещалась… Всем вертит, по фамилии Лаката! Она меня в чемпионы мира произведет, чертом сейчас клялась на подушках, язва! Не могу без ее, никак! И коньяк пить умеет, шельма. За границу хочет везти, как я самородный… икзимпляр!
Сильно он был на взводе. Подумал – куда с таким? Да защемило что-то, о тех вспомнил. Говорю:
– Черт с тобой, изменяй России!.. Но невинных-то хоть спаси, героев! Пустяки тебе стоит, а за это тебе зачтется!
Стал ломаться:
– С меня нельзя строго спрашивать, я самород искусства… и радость всем доставляю беспартийно. Она мне все объяснила… и мы создаем новую хворму…
Совсем одурел, дурак. Говорю ему:
– И меня теперь предать можешь? Иди, доноси твоей… Зацепил его этим здорово.
– Я им не продался. Я возля их хожу, чтобы людей спасать!
– Вот и спасай… троих вот-вот угробят…
– Нет, этих не выпустят. Она мне по секрету говорила, что нить нашли, заговор идет. И в трубу к утру вылетают. Меня Антипкин еще намедни в поезд звал!
Стал я его умолять, во имя правды:
– Настоящая-то сила, когда людей от смерти спасают, а не бра-руле. Употреби на дело филантропическое!.. У них дети, матери, Россия… а ты с подлой бабенкой занимаешься! Ведь и ты православный, русский… и у тебя мать была… Вспомни, спаси, – и во всех газетах пропечатают, и на афишах, и за границей везде прославишься!..
Донял.
– Ладно, – говорит, – допью, и поедем. Только, чур, вместе, мне с тобой веселей.
Подумал-подумал – надо! Смываться время, а тут – в самое пекло, к ним. Допил, поехали.
У него казенный извозчик был. Приезжаем в гостиницу, где Антипкин квартировал, – выехал в неизвестном направлении! Туда, сюда, – нет, на линию отъехал! Пропускают, но уж не интересуются, крылья чистят. Учу его поумней как объясняться. Развития в нем мало, одно долдонит: невинных иду спасать! Ходит дерзко, кулаками машет:
– Ужасная во мне сила, хоть рельцы рвать! Это она меня так взбодрила, от любви!
Чуть винтовкой дорогу загородят, – пальцем отшвыривает. Все его знают, фамилия выдающая. Узнали: на третьих путях стоит поезд командарма, и те трое там, в товарном вагоне; нить найдена, вот-вот всю организацию накроют, а пока следствие, из центра важный руководитель. Хожу за ним бодро, а ноги… – будто по змеям ходишь! Махнули на вокзал. Один подлетел – назад!.. Куды-Прё ка-ак рыкнет:
– Ка-ак так, назад?!. Читай, товарищ!.. Прочитал, – винтом:
– Пожалуйста, товарищ Куды-Прё… только товарищ Лаката минут десять как отбыла в Москву…
А это был пропуск, личная ее карточка.
– Еду! Важное имею к командарму… мой секлетарь! Как в рыло плюнул. Прошли, а там у каждого столба стража. Все его знают, кричат – смеются:
– А, товарищ… Куды прё-о?!
Чуть что – бумагу к носу, а в ней: «Во всякое время дня и ночи, для личного доклада»! «Докладывали» они с Антипкиным. Я руки потираю, – в два счета освободим, а завтра Пасху петь будем.
– Не застану – по прямому проводу добьюсь! – кипит Куды-Прё, решительности набрался.
Хожу смело, у товарищей прикурить прошу, «данке зер» говорю, – больше доверия. Вышли на третий путь. Поезда под парами, со всяким добром, – кресла бархатные, сундуки, – трофеи эвакуируют. Из вагонов головы суются, хоть и зима, такой оживленный разговор… Дураки на фронте бараньими головами рай себе добывают, орудия близко бухают и пулеметы шьют, – а тут сахаром да мукой орудуют, грабельмейстеры на отлете.
– Поезд мне товарища командарма?! – орет Куды-Прё, бумагу к носу.
Солдатишки мотают – вон! Поезд легкий, и при нем два товарных вагона было. Подходим к одному. Двое, с винтовками, семечки лущат. Зубы заиграли:
– А, товарищ Куды-Прёшь! с нами?
– Натурально с вами, с чертями! Чего у вас тут, какие бралиянты?..
– Концанеры, офицерьё. Ночью с кульерским им.
А те слышат. Куды-Прё понял и говорит, чтобы духу им придать:
– За ними и пришел. В два счета выхвачу… приятели мои! Язык-то у него уж мокрый.
– Навряд отпустят, решенные. Некогда тут возиться с ними, в пути им пересадка будет.
– Навряд?! Раз чего захочу – горы повалятся!
А тут дрезина груженая стояла, пудов на тридцать. Лапой за передок и поднял!
– Налево аль направо… ну?!.
И напугал, и обрадовал. А там главного кого-то имущество было, мешочки с сахаром. А из вагона подкашливают: спасите!
– В минт ослобожу, раз плюнуть! Эх, – говорит, – ца-цынька моя отлетела, а то бы все замки посыпались! Я на ее прием знаю!