– Да я уж так несколько раз делал; пожалуй, догадается.
– Ты прав. Не сделать бы хуже; он уж и то поговаривал, что нашу квартиру у него нанимают. Сходи лучше к лавочнику: мелких, мол, не случилось, хоть на грошик пожалуйте; да говори с ним поласковей.
– Куда! Этот жид и то не дает мне покоя. Всё долгу просит. «В полицию, – говорит, – явку подам, надзирателю пожалуюсь… Этак честные люди не делают… Вишь, твой барин подъехал с лясами: поверь да поверь земляку – вот я и влопался». И ну костить, да так, что инда злость берет; при всей компании по имени вас называет…
– Ах он мошенник!.. Да ты бы его хорошенько…
– Нету, сударь, уж как хотите сами, а я не берусь. Пожалуй, и в самом деле…
– Точно, точно… Лучше к нему и не ходи… Тьфу! черт возьми! да нет ли у нас гроша-то где, что и в самом деле!.. – При этих словах я обшарил все свои карманы – и засвистал протяжно:- Пусто!
– Пусто! – повторил мой милостивый государь еще плачевнее, выворачивая свои карманы.
Слезы навернулись у меня на глазах; злость закипела в душе…
– Вот до чего мы дожили… Сидим по два дни без хлеба, без дров, без чернил, – прибавил я страдальческим голосом. – Живем в гадкой каморке.
– Ничего, сударь.
– Как ничего! Глупец! Этак, если б меня посадили на кол, ты бы тоже сказал: ничего!
– Не место человека красит, а человек место, – говорит пословица. А пословицы, сударь, вещь прекрасная, сколько я мог заметить; что вы, сударь, об них ничего не напишете?
Я готов был заплакать и, по обыкновению, пуститься в проклятия стихами и прозой; но философия моего милостивого государя меня обезоружила. Этот человек, который сносил равную моей участь гораздо терпеливее меня, не раз отстранял совершенное мое отчаяние. Несмотря на простоту его, я замечал в нем гораздо больше твердости характера и потому невольно уважал его, иногда даже прибегал к его советам.
– За что же мы теперь примемся, милостивый государь? – спросил я.
– Да что, сударь, бросили бы свое писанье, коли не везет; испробовать бы другой карьеры…
– Ты опять за свое. Этого не будет, я уж сказал. Вот ты бы лучше подумал, как достать чернил.
– Терпит ли время до завтра? – спросил милостивый государь скороговоркою, с каким-то нечаянным самодовольствием…
– А кто поручится, что до завтра я не умру с голоду? Да и статью надо бы скорее.
– Батюшка-барин, – сказал милостивый государь дрожащим голосом, – потерпите до вечера… не сердитесь, что я вам скажу… У меня вон есть кусочки ситника, что намедни карандаш вытирали: вы съешьте их; оно всё на животе-то поздоровее… а я покуда добуду денег…
– Что ты, Иван? – закричал я, забыв обыкновенный тон шутки. – Где ты достанешь денег так скоро?..
– Да вот в соседние дома поношу водицы, так и заработаю что-нибудь.
– Добрый Иван! – сказал я и почти готов был обнять его.
– Оно, вот видите, барин, кабы вы так не транжирничали, и было бы хорошо; ведь еще третьеводни были у вас деньги: вы враз упекли! Хоть бы вы послушались моей просьбы да отпустили меня, так я бы нашел местечко, а деньги-то бы приносил вам… всё бы сподручнее…
– Опять за свое. Пожалуйста, не говори мне никогда об этом, – сказал я с чувством обиженной гордости и сел на стул… Изломанная ножка, кой-как подставленная, подломилась, и я упал.
– Эх, барин! говорил, не садитесь, ножка худа, я-де подставил ее только для приличия, кто взойдет, чтоб не переконфузиться: надо же ведь и тону задать!.. Виноват, батюшка… не ушиблись ли вы? – говорил милостивый государь.
Но мне было не до него. Сердце мое сильно забилось радостью; в этом падении я увидел начало своего возвышения. Да! я увидел сапоги милостивого государя; кажется, тут и нет ничего необыкновенного… Точно, точно, милостивые государи, для вас так, но для меня… увидел сапоги моего Ивана – и нашел, что бы вы думали?.. Философский камень?.. Ничуть не бывало… меня только поразила светлая, гениальная идея: видно, что в этот день на небе было что-нибудь особенное, или, может, ум мой… но я оставляю исследовать это до другого времени…
– Давай сюда поскорей мои сапоги! – закричал я милостивому государю и сам схватился за голову, опасаясь, чтоб не исчезла идея; неожиданное счастие иногда заставляет нас прибегать к излишним предосторожностям из опасения потерять его.
– Идти со двора, что ли, сударь, хотите? Ведь ваши-то сапоги очень худы… наденьте лучше мои…
– Не то! идея, братец, идея! – закричал я, держась по-прежнему за голову.
– Да ведь я вам говорю, что худы, вылетит.
– Что ты тут толкуешь! С ума, что ли, ты спятил? Давай скорей.