Стада, на пажитях бродящие в печали,
Лишь дикий злак и плевелы встречали;
И пастырь, позабыв певучий свой камыш,
Делил с долиною уныние и тишь.
Ничто утешить не могло природы.
Веселые цвета уже терявший лес,
Нагие берега и стынущие воды,
Все хоть бы луч тепла просило у небес.
Одна, я тихо шла от праздничного шума;
Мне нужен был покой, меня смущал твой взгляд;
Но тишина полей, их горестная дума
Невольно в душу мне вливали тайный яд.
Без цели, без надежд, отдавшись размышленью,
Я шла, не ведая, в какой я стороне;
Любовь окутала меня любимой тенью,
И воздух осени казался жгучим мне.
Напрасно разум мой, как тяжко ни метался,
Спасаясь от тебя, сам от себя спасался:
Неведомая власть, пока в слезах я шла,
Внезапно от земли мой взор оторвала.
Сквозь вьющийся туман какой-то образ зыбкий
Теплом и трепетом мне душу пронизал;
И солнце выплыло и светлою улыбкой
Разверзло небеса... Ты предо мной стоял.
Мне было страшно слов; всесильно, молчаливо,
Меня волшебное объяло забытье.
Мне было страшно слов; но я была счастлива;
Я сердце слушала, чужое и свое.
Но чуть твоя рука мне руку сжала,
И легким холодом оделась грудь моя,
И жгучая волна по телу пробежала,
О, что в тот миг почувствовала я!
Я не подумала бояться, я осталась;
Впервые жалоба из уст твоих раздалась,
И скорбь моя, в ответ, открылась пред тобой,
И вся моя душа слилась с твоей судьбой.
Я помню! Помнишь ты, любимый,
Печаль блаженную мою
И то, как ты сказал, с тоской неизъяснимой:
«О, если больно мне, то больно и в раю!»
То были в тихой мгле единственные звуки.
Прекраснейший из всех прожитых нами дней,
Готовый умереть, вдруг запылал сильней,
И мне его закат был знаменьем разлуки.
Душа миров зажглась нам в час конца;
Ее последний луч померк в дали печальной,
И наши навсегда разъятые сердца
Хранят лишь свет ее прощальный!
ДО ТЕБЯ
Как гибнет соловей, сгорая песнью сладкой,
И дышит на птенца певучей лихорадкой,
Так, от любви сгорев, прощальным взглядом мать
Всю душу мне свою хотела рассказать.
Печалясь, юная, пред вечною разлукой
И темный свой огонь даря мне с тайной мукой,
Она так ласково сжимала руку мне,
Как будто бы звала к знакомой ей стране.
И долго, долго я ее не понимала
И долго над ее загадкою рыдала,
Об этой гибели таинственной скорбя,
Запечатлев ее на сердце у себя,
На сердце жертвенном, рожденном для томлений,
Еще не вспыхнувшем для смертных песнопений.
Его биения был еле слышен звук,
Как ход глухих часов, готовых стихнуть вдруг;
Оно как будто бы задерживало миги.
Как сонное дитя раскрыть не в силах книги,
Я участи своей не знала, я ждала;
И дни всходившие терялись без числа.
Меня привязывал к земле лишь пояс черный;
Я в жизни сиротой осталась беспризорной.
Мир слишком был велик, нестроен, слишком пуст;
Он иначе звучал без этих смолкших уст.
Я силилась бежать его слепых законов,
Его жестокости, его смертей и стонов.
Их мертвым отгулом теснимая вокруг,
Высоким голосом я пела свой испуг!
Но ты сказал; «Иду!» Какой восторг стозвонный
Ворвался в мой покой замедленный и сонный;
В каком стремительном объятьи мы слились,
Чтоб наши дни умчать на братских крыльях ввысь!
Ты подарил огонь хладеющему взору,
И жизнь моя зажглась, как солнечный цветок,
Которому дает чудесную опору
Лишь поцелуй луча, лишь теплый ветерок...
С тех пор, как всю меня ты принял в обладанье,
Ты — истина моя! мой рай! мое мечтанье!
И я тебя зову, ликуя и грустя:
Мой брат пред Господом! мой свет! мое дитя!
Нет слов, которыми измерю и признаюсь,
Как я тебя люблю, как глубоко касаюсь!
И если смертная тебя умчит гроза,
То, чтоб тебя вернуть, я обрету глаза,
Молитвы, возгласы, рыдания, зарницы
И я заставлю смерть раскрыть твои зеницы!
Когда ты в детстве спал, я знаю, что за стон
Таила мать твоя: я стерегла твой сон...