– Вам-то все-таки ничего, а вот нам, бабам, в искусстве только и говорят вслух: «Зачем лезла сюда, рожала бы детей!»
Лариса дописывала мой портрет одна, без модели. Я ожидал в этот день возвращения из Москвы своей подруги. Я подвинул стол под лампу, постелил чистую скатерть, поставил букетик ландышей, принес из других комнат стулья, симметрично расставил их: стало очень хорошо, и гостей я мог встречать теперь спокойно.
Лариса сделала последний мазок, села к столу и зарыдала. С ней было почти то же, когда она закончила женский портрет. Тогда она говорила, что чувствует себя брошенной на проезжей дороге. Теперь я спросил: «Почему?»
А она сквозь рыданья ответила: «Из-за скатерти, как вы стелете, как вы ждете, что вы уютный человек…»
В том и другом случае при конце работы, при последнем пазке является чувство невозвратимой утраты или позора бытия.
Вот как движутся женщины в творчестве.
Да, женщину, женщину («Жениха») надо писать, а не природу.
Третий раз позирую Ларисе, и у нее теперь намечается красивая картина кого-то в голубом свете, холодном, с собачкой, но не портрет.
Так в красивости мы спасаемся от правдоподобия.
Бывает момент у художника-портретиста, когда собственное представление, окрепнув, борется с тем, что дает от себя натура, и художник уже не может сам сказать, похоже ли его изображение на модель.
Ставлю вопрос, всегда ли такое расхождение правды и выдумки есть признак неудачи? Сейчас я думаю, что раз художник ищет, как опоры, суда со стороны, он сбился с пути.
При полной удаче художник сам лучше знает о своем произведении.
Остается немного – и четырнадцать лет труда оправдаются, нет – так пропадет, никто не разберет, о чем я писал, чего я хотел.
Так вот и сходится жизнь к концу, будто я рыба и вхожу в узкую мотню. А раньше, бывало, не только людям дивился, но и собакам, кончающим жизнь на гону.
Это славная смерть на гону. Только лучше, конечно, чтобы успеть зайца поймать.
Лариса кончает портрет, и я точно заметил момент, когда у нее поэтический свободный вымысел уступает место живописной необходимости.
Это случилось в четверг, когда я сидел подавленный и напряженный, а она вздумала на портрете открыть глаза, и как только она открыла глаза, появилась в лице моем жесткость, та внешняя моя жесткость, несоответствующая внутренней мягкости.
С этого момента живопись пошла неверным путем, и портрета не будет и быть не может потому, что «жизнь» упущена.
Точно, как вчера, погожий день вышел из тумана, а ночь была лунная.
Погода и благодарность – родные: одна родилась в природе, другая – в душе человека. И чувство гармонии в душе человека вышло из благодарности.
И вот в это чудесное утро благодарю за чудесные темнеющие стручки акации с ее маленькими птичками, и нагруженные подарками для белок еловые вершины, и за всякую вещь, переданную человеку от человека: за стол, за табуретку, за пузырек с чернилами и бумагу, на которой пишу.
После обеда вздремнул и проснулся как будто в Хрущеве. Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось – искал того, что у меня было в детстве и что я потерял.
Свежие ростки брусники, бледно-зеленые на темной зелени, перенесшей под снегом всю зиму, теперь похожи на цветы, радостно торжествующие победу жизни.
Фиалка в лесной тени запоздала, как будто дожидалась увидеть младшую свою сестру землянику, и та поспешила, обе встретились: весенняя сестрица, бледно-голубая фиалка о пяти лепестках, и земляника о пяти лепестках белых, скрепленных в середине одной желтой пуговкой.
Нам почему-то кажется, если это птицы – то они много летают, если это лани или тигры, то непрерывно бегают, прыгают. На самом деле птицы больше сидят, чем летают, тигры очень ленивые, лани пасутся и только шевелят губами.
Так и люди тоже. Мы думаем, что жизнь людей наполняется любовью, а когда спросим себя и других – кто сколько любил, и оказывается – вот как мало! Вот как мы тоже ленивы!
Самоограничение является источником силы. Я отказался когда-то с болью сердечной от любви к женщине, и любовь с радостью жизни в виде поэзии явилась ко мне в мое распоряжение.