Никита (сквозь сон). Варь, а Варь! Ты где? (Замолкает.) Уснула. Намаялась со мной, дурочка. От-куль только дается людям такое сердечко, как у нее? Не пойму. Да-а… Последнюю ночь, должно, доживаю… (Затихает.)
Шумят ветер и лес, воют волки. Угасающий в печке огонь бросает отблески по стенам и шевелит на них большие тени.
Лавка сельпо. На полках – посуда, мыло, стеклянные банки с конфетами и разные другие товары. На стене – несколько ходиков. Все они идут и тикают. Тут же висят связки веревок, косы, сбруя.
Кузьма Леденцов – рыжий человек – сидит за прилавком и пьет чай из большой чашки с алыми розанами. Наливает себе из медного чайника. Колхозный конюх – низенький, в нагольном тулупе – выбирает веревку для вожжей. Раскручивает ее, нюхает и, видно, сомневается, хороша она или нет.
Леденцов. Ты чего нюхаешь? Небось не одеколон покупаешь!
Конюх. Одеколон не одеколон, а мне требуется, чтобы из трубчевской пеньки была вожжа. Трубчевская пенька медом пахнет. А от этой дух прелый.
Леденцов (сердится). Ну так повесь обратно. Медом еще чтобы пахло! От вожжей! Тоже выдумки!
Конюх. Товар, милый человек, понимать надо. Всесторонне! Я не для себя покупаю, не в свой двор. А для колхоза. Ежели бы для себя, так я нюхать бы вовсе не стал. А тут статья государственная.
В лавку входит Анисья. Втаскивает за собой на веревке козу.
Леденцов. Легкий запах ему, видишь ли, понадобился! Так бери вот эти духи, попрыскай на вожжи, и будет тебе запах. Духи московские, первый сорт: «Букет моей бабушки».
Конюх. Сам этим букетом прыскайся. Мне он ни к чему.
Анисья. Слава тебе господи, нашелся в Москве добрый человек и нас, старух, уважил. А то только и слышишь: бабка глухая, да бабка язык распустила, да у бабки молоко убежало. Чуть что, всё валят на бабку. А тут нам, старым, почет. Даже духи от нас название получили.
Леденцов (Анисье). Опять ты с козой в магазин!
Анисья. Она смирная. Чего она сделает?
Леденцов. А мыло намедни с прилавка кто унес?
Анисья. Земляничное?
Леденцов. Ну да, земляничное. А то какое же!
Анисья. Ой, милый! Я не отрекаюсь. Был такой грех. Но я ж тебе заплатила. Рубль сорок. А она, подлая, весь тот кусок сжевала прямо с оберткой. А на обертке – картинка: красавица такая красноморденькая, умытая. Картинки, конечно, жалко. Потом цельный день у козы изо рта пена лилась. И такая духовитая, родимый, такая розовая да пышная – просто загляденье! И ничего! Выжила коза. Только от молока три дня земляникой разило.
Леденцов. Заработала молотилка!
Анисья. Ежели по справедливости говорить, так это твоя Нюрка мыло подсунула. Она у тебя озорная.
Леденцов. А ты видала?
Анисья. Этого не скажу. Грешить не буду. Только Нюрка при козе все время вертелась. А мыло лежало вот тут. (Показывает.) Вот тут оно лежало, сердешное. Вот так! На прилавке. Козе надо было на дыбки встать, чтобы его ухватить. А кабы она на дыбки встала, все бы приметили.
Конюх. Она скотинка цопкая. Ей на дыбки встать ничего не стоит.
Леденцов. Вот я Нюрку сейчас допрошу. (Кричит.) Нюрка! Ступай сюда!
Нюрка (за дверью). Зачем?
Леденцов. Говорят тебе – ступай!
Нюрка (за дверью). А на што?
Анисья. Вот оно, родительское послушание!
Леденцов. Русским языком говорю: ступай сюда!
Входит Нюрка – краснолицая, рыжая, растрепанная девчонка.
Нюрка. Чего надо?
Леденцов. Третьего дня коза тут была?
Нюрка. Ну, была.
Леденцов (грозно). Кто ей мыло подсунул?
Нюрка (скороговоркой). Провалиться мне на этом месте, я не подсовывала. Она сама ухватила. Как взовьется на дыбки, как зубами ляскнет, как схватит мыло! Я даже напугалась.
Леденцов. Ну, ступай. Я с тобой потом поговорю. Чего это в руке прячешь?
Нюрка. Да ничего я не прячу.
Леденцов. Покажь! (Вырывает из руки у Нюрки рогатку.) Вот я тебя этой рогаткой!
Анисья. Ну и яд девка!
Конюх. Мальчишкам проходу не дает. Бьет их дюже. А из рогатки целит метко. Вчерась как ударила по телеграфному проводу, так звон стоял не мене пяти минут. И как только попала, скажи на милость! Провод тонкий. Это не каждый стрелок подгадает. Нюрка стоит и, угрюмо потупившись, ковыряет сыр на прилавке.