Арендт. Сударыня, сударыня, нечего вам здесь делать! Пожалуйте!.. (Капает в рюмку лекарство, подносит Наталье.) Выпейте.
Наталья отбрасывает рюмку.
Так делать не годится, сударыня, пойдемте-ка!
Наталья (Арендту). Вы — низкий человек! Какого-то шарлатана, акушера позвали!.. Как вы могли это допустить?
Арендт (увлекает из комнаты Наталью). Идемте, идемте, сударыня…
Наталья. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага… Забыла… все забыла…
Наталья и Арендт уходят.
Жуковский. Заклюют ее теперь, заклюют.
Данзас. Заклюют. Да было ли, не было…
Жуковский разводит руками.
Данзас. Не велел!.. То вызвал бы его! Только бы из-под суда уйти!
Жуковский. Константин Карлович, не множьте горя, что вы говорите?! Вы — христианин!
Тотчас за дверями, ведущими в столовую, послышался возглас священника, а затем мягко запел хор. Жуковский перекрестился. За внутренними дверями послышалось, как вскрикнула Наталья.
Господи, Господи!..
Данзас поправил смятые эполеты, махнул рукой и пошел в дверь в столовую. Когда он открывал и закрывал дверь, яснее послышался хор: «…К тихому пристанищу твоему притек вопию Ти…» Потом глухо. Выбежал Арендт, схватил какую-то склянку с фортепиано и с ней ушел по внутренние комнаты. Из внутренних дверей выходит Александра и устремляется к двери в столовую. Жуковский преграждает ей дорогу.
Александра Николаевна, послушайтесь голоса благоразумия, не ходите туда. Ни к чему это!
Александра (уткнувшись в плечо Жуковскому, тихо плачет). Ма vie est finie![109] Погибли мы, Василий Андреевич! Погибла и я… Нету мне больше жизни! Удавлюсь я, Василий Андреевич! Я без него жить не могу!.. О, злодейка, злодейка! За что ты его от меня отняла!
Жуковский. Ну что вы, Александра Николаевна, услышит кто-нибудь, молчите!
Александра. Что мне? Ужли вы думаете?!.. Ах!..
Послышалось вскрикивание Натальи.
А, мучительница!
Жуковский. Александра Николаевна! О Христе-то хоть вспомните! Что вы говорите?! Ее люди загрызут, а вы еще! Помогите ей, она вас послушает. Не поддавайтесь голосу злобы, это темный голос, Александра Николаевна!
Александра. Не пойду я, Василий Андреевич, не могу я ее видеть!
Жуковский (обняв Александру, ведет ее к дверям, и та выходит во внутренние комнаты. Жуковский закрывает за ней дверь, прислушивается к тому, как поет хор, садится в кресло). Земля и пепел!.. (Что-то соображает, потом вынимает карандаш, берет листик бумаги, записывает.)…Не горел вдохновения… не сиял острый ум… В этот миг предстало как будто какое видень… Что-то сбывалось над ним… И спросить мне хотелось: что видишь?..
Дверь во внутренние комнаты открывается, и входит Дубельт.
Дубельт. Мое почтение, Василий Андреевич!
Жуковский. Здравствуйте, генерал.
Дубельт. Да, несчастье какое! Василий Андреевич, вы запечатать собираетесь?
Жуковский. Да.
Дубельт. Я попрошу вас повременить минуту, я войду в кабинет, а затем мы приложим печать Корпуса жандармов.
Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно возложить на меня опечатание и разбор бумаг покойного. Я не понимаю…
Дубельт. Как же, как же, мне известно.
Жуковский. Но в таком случае зачем же печать корпуса?
Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, если печать корпуса будет стоять рядом с вашей печатью?
Жуковский. Помилуйте! Но… среди бумаг покойного письма посторонних лиц… наконец, бумаги, которые могут повредить памяти покойного… Я должен их уничтожить, а письма возвратить тем, кои писали их.
Дубельт. Но не иначе как после прочтения их графом Бенкендорфом.
Жуковский. Как?! Государь император… Я доложу…
Дубельт. Вы полагаете, Василий Андреевич, что я могу действовать вопреки желанию правительства? Ах, Василий Андреевич!
Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь.