Если так морально разбираться в моей жизни, то, разумеется, я заслуживаю всяческого осуждения, согласен с Вами. Но так не нужно разбираться. Прочтите «Эпилог», и Вы сразу увидите, в чем дело. В «Эпилоге» я вспоминаю мой первый горьковский день, как «день позора и немощи». Я совершил преступление, потому что я был немощен и была немощна моя педагогическая техника. Я не мог справиться с пятью ребятами, а теперь в Дзержинке 1100 ребят и мордобой невозможен. Какая еще смелость от меня требуется? Удар Миши Овчаренко — дело совсем другого порядка. Во-первых, он был сделан в самозащите против финки, во-вторых, он не имел такого определяющего значения. Он важен как характеристика положения, и только.
2. Педагогический коллектив. Трудно ответить на этот вопрос. Вы читали первую часть в альманахе или в отдельном издании? В альманахе пропущена глава «Подвижники соцвоса», читали Вы ее?
Впрочем, попытаюсь оправдываться. Во-первых, я был очень ограничен листажом. Горький требовал, чтобы больше 10 листов на часть не было. Во-вторых, Вы представить себе не можете, сколько материала осталось неиспользованного. Я старался показать детский коллектив, моей целью было возбудить у людей симпатии к этим детям, но я вовсе не собирался писать методику воспитательной работы. Сам я выдвинулся нечаянно, трудно обойтись без себя, если пишешь от первого лица. И поэтому я считаю, что прибавить ничего не нужно, получится нецельно и дидактично.
3. …Самая дешевая пища — педагогика. Совершенно согласен — это очень глупо, но я в этом не виноват: у меня написано «кормиться педагогами», так напечатано и в альманахе, а в Гослитиздате — опечатка.
4. За библиотекаря извиняюсь. Конечно, я хотел только сказать, что профессор перестал разрешать вопросы воспитания.
5. Излишнее озлобление против Брегель и Зои. Может быть, это и правда, я и сам это чувствовал и предлагал А. М. выбросить две главы, но он написал мне: «Соцвосовцев выбрасывать не нужно. Вы их изобразили правильно».
6. Могила колонии. Вы не поняли, в чем дело, неужели я так не ясно написал?
Колония горького должна была развалиться не потому, что я ушел, а потому, что в ней были заведены новые порядки. Вы же прекрасно понимаете, что выметали не только меня, а решительно все, что было в колонии сделано: организацию, стиль, традиции, людей, выметали «макаренковщину». Какой же смысл было оставлять ядро — это могло привести к бунту: мое ядро без боя бы не уступило позиций, а бой заведомо неравный. И я не оглянулся не потому, что мне не было больно, а потому что оглядываться было нельзя: надо было скорее забыть, чтобы дальше работать. Нет, обвинять меня в развале колонии можно только при большом пристрастии. Я сделал все, чтобы моему преемнику было легче работать. Моя фигура и фигуры моих друзей могли только мешать. Впрочем, Вы не правы и по существу — в самой колонии все осталось для того, чтобы она могла работать, остался прекрасный коллектив и остались воспитатели — их, правда, потом разогнали.
Вообще, в этом вопросе Вы напутали.
Лапоть откликнулся — он работает в Полтаве, другие молчат.
Я работаю в Киеве, в НКВД Украины. У меня сейчас 14 трудовых колоний, в том числе и колония имени Горького. Я сам принял ее от Наркомпроса в прошлом году. От старой колонии остались только трубные сигналы. Сейчас она сильно поправилась.
Еще раз благодарю Вас за хорошее письмо. Пожалуйста, напишите о себе, какой Вы человек, как Вам работается. Буду очень вам благодарен.
Киев, Рейтарская, 37, ОТК НКВД
Привет
А. Макаренко
Болшевцы
…Мы так привыкли к изумительному стилю нашей жизни, что уже часто не замечаем ее изумительности. Только с трудом отвлекаясь от наших горизонтов, только бросив взгляды далеко на Запад, мы вдруг широко открываем глаза: где это возможно, когда вообще это было возможно в истории, чтобы государственные деятели разговаривали с ворами о будущих заводах, гаражах, кооперативах?
Вся эта книга «Болшевцы» — рассказ о таких изумительных вещах, которые для нас почти перестали быть изумительными, так мы привыкли к ним, такими они сделались для нас необходимо нашими.
На страницах книги мы встречаем героев шалмана — воровского притона. Их много — этих воров. Их лица мелькают одно за другим, лица людей, пришедших к нам из чуждого мира, мира звериной борьбы человека с человеком, взаимного грабежа и взаимной жестокости. Из них соткана подкладка европейской цивилизации, они — ее необходимый элемент.