И этот же самый Кузьма Жемов, пережив крушение своих летных планов, разбойное одиночество в лесу, тюрьмы и побои, попадает на каторгу в тульский завод, но даже в этом месте, даже в предвидении каторжного рабочего дня в нем не сдается гордость мастера и человека:
«По дороге сторож сказал им вразумительно:
— То-то, ребята, с ним надо сторожко… Чуть упущение, проспал али поленился, он без пощады.
— Не рот разевать пришли! — сказал Жемов. — Мы еще и немца вашего поучим».
Даже в мрачные времена тупого боярского правления эта народная энергия вовсе не склонна была переключаться в энергию терпения и стона.
«Мужик:
— …Мужик — дурак, покуда сыт. А уж если вы так, из-под задницы последнее тянуть… (взялся за бородку, поклонился). Мужик лапти переобул и па-ашел, куда ему надо».
Вот эти самые крестьянские уходы — это не только форма протеста и борьбы, но и форма активного жизненного мироощущения. Мужик идет «куда ему надо», а не просто страдает.
Петр I этой бедной и истощенной людской жизни, не лишенной все же своего достоинства, сделал принудительную прививку энергии. В этом деле он столько же следовал своей натуре, сколько исторической необходимости. И только потому, что в русском народе бурлили большие силы, требующие выхода, только поэтому петровское дело увенчалось успехом. А. Н. Толстой в высокохудожественной форме показал, что этот успех нужно видеть не в готовом совершившемся счастье, которое, конечно, было еще невозможно, а в подъеме народной энергии, в пробуждении народных талантов, в зародившемся буйном движении разнообразных сил. Часто эти движения не были даже согласованы друг с другом, часто они сталкивались и мешали друг другу, часто они вообще не знали, куда себя девать. Да и сам возбудитель этого движения сплошь и рядом был беспорядочен и противоречив, отражая в себе всю беспорядочность и сложность происходящих народных сдвигов. В этом смысле Петр является фигурой большого философского обобщения. Вокруг него, возбужденные им, влюбленные в него или ему сопротивляющиеся, разворачиваются молодые силы русского народа, и, несмотря на всю хаотичность событий, все они чрезвычайно гармонично отражаются в личности Петра. Поэтому ни в одном месте роман не производит впечатления дисгармонии или трагического разрыва частей. Меншиков, например, всегда стоит в фарватере темы А. Н. Толстого и тогда, когда он со шпагой бросается на стены Шлиссельбурга, и тогда, когда он передает Петру любовницу, и тогда, когда берет взятки. С точки зрения обычной морали, он недостаточно чистоплотен и высок. С точки зрения же нашего знания, окрашенного и оживленного рассказом А. Н. Толстого, иначе и не может быть: сила общественных сдвигов в молодом русском народе в то время была, конечно, гораздо больше силы какой бы то ни было нравственной традиции. Именно поэтому так правдиво и жизненно в романе Петр I не только требователен, но и великодушен.
И по этой же причине нельзя ценность героев романа А. Н. Толстого измерять только нравственными мерками. Или можно сказать иначе: великая нравственная сила заключается в самом факте человеческого пробуждения, в той замечательной экспрессии, с которой старая Русь расправила свои неожиданно могучие национальные крылья. Именно поэтому мы любуемся каждым событием.
«Девки сразу стали смелы, дерзки, придирчивы, Подай им того и этого. Вышивать не хотят» (Буйносовы).
«Петр все больше жил в Воронеже или скакал на перекладных от южного моря к северному».
«Лапу! (Обернувшись к Петру, закричал Жемов диким голосом.) Что ж ты! Давай!»
«— Петр Ликсеич, вы мне уж не мешайте для бога, — неласково говорил Федосей, — плохо получится мое крепление — отрубите голову, воля ваша, только не суйтесь под руку…
— Ладно, ладно, я помогу только…
— Идите, помогайте вон Аладушкину, а то мы с вами только поругаемся».
Русские люди у А. Н. Толстого не боятся жизни и не уклоняются от борьбы, хотя и не всегда знают, на чьей стороне правда, и не всегда умеют за правду постоять. Впереди у русского народа еще много десятилетий борьбы и страданий, но и сил у него так много, что ни в какой порядок он не может их привести.
Последние строчки второй книги такие:
«Федька Умойся Грязью, бросая волосы на воспаленный мокрый лоб, бил и бил дубовой кувалдой в сваи».