Чудесно задумана фигура.
Нет, не задуман. Это – живой. Вырван из жизни, из заводской жизни, из заводского быта и чудесно озарен отсветом творчества.
Рабочий десятки лет дышал копотью и гарью завода – до революции. Потом после революции. Тут его дом, семья, любовь, заботы и труд, труд, труд. Труд раба до революции, труд хозяина после революции. Тут был молодым, тут состарился, тут и умереть. Опустились слабеющие руки, потускнел глаз.
Он – уже советский пенсионер. Но не только молодость, силу, труд, но и старость – заводу, но и накопленный долгий опыт – заводу. Ходит по цехам, когда они и молчаливые, постукивает палочкой, подслеповато всматривается. «Ага-га. вот оно…» – постучит палочкой.
Пронюхал, выследил старый вредителя. Вредители его убивают: тут родился, тут и умер.
Красный директор фабрики. Честный старый партиец, бывший прежде каторжанин, преданный пролетариату, сам пролетарий, преданный делу социалистической стройки.
И как трудно, как трудно руководить этой громадиной, направлять эту заводскую машину. Чуть свернул с настоящей тропки, – глядь, а ты головотяп: разогнал всех спецов, и честных и нечестных; производство, искривившись, рушится, как гнилой дом
Чуть неверно подался в другую сторону, и уже в лапах вредителей, и производство рушится. Вот это последнее и случилось с красным директором товарищем Корченко.
И какая тут страшная логика: оторвался от рабочей массы, попал в лапы спецов. А попал в лапы спецов, все больше стал отрываться от рабочих. И уже стал подтасовывать цифры, стал врать в лицо товарищам партийцам, конференции, – нет, не из шкурных побуждений, а для «пользы» завода, для пользы рабочих. И это уже торная дорожка к краху. Классовая борьба имеет свою железную логику: кончик пальца закусили, всего втянут.
Но какая же неодолимая сила в рабочем классе, в пролетариате, в рабочем коллективе! Тонущему протягивается заскорузлая с. почернелыми от металла мозолями рука, он хватается, признает ошибки и опять дышит жизнью, интересами, великими задачами великого творящего на земле новую жизнь класса.
Так и с Корченко. Когда оглянулся: кругом дымятся развалины его руководства да исступленно оскаленные морды вредителей, схваченных непрощающей рукой, – когда оглянулся, честно пошел в цех и стал опять частицей своего великого класса, частицей, выправляемой его великой силой, его великой работой, его неохватимым творчеством.
Эта замкнутая кривая развития характерна для многих действующих лиц романа. Роман пронизан диалектикой развертывающихся событий, развертывающихся, характеров.
Рабочие в начале и рабочие в конце романа – это одни и те же, даже персонально одни и те же люди завода.
Рабочие в начале, рабочие в конце романа – это же совершенно разные, непохожие люди.
Вот рабочий Мохов. Он крепко прирос к старым формам семьи, быта. Он отодрал сына. А сын-то пионер. А пионеры постановили привлечь отца за битье сына к суду. И привлекли.
Мохов возмущен, взорван, а в глубине души горд и ухмыляется на сына: «А? видал времена!..»
Прошло время. Да разве это тот Мохов?! Мохов же, да не тот.
И рассказано это ласково и тепло.
Тем хорош роман: в нем не выдумано. В нем взяты Люди живые, настоящие и обобщены в своих сплетениях, в своих сложных, часто противоречивых, отношениях, и большинству этих людей он сумел приобщить индивидуальные, им только присущие внутренние черты.
И еще чем силен тов. Ильенков, автор романа «Ведущая ось»: у него партийная организация живет не своей особой отдельной самодовлеющей жизнью, как в большинстве произведений до сих пор, а живет, дышит, работает вместе с жизнью, дыханием, работой завода, всей массы рабочих.
Только недостаточно полно развернута партийная работа. Ведь работают цехячейки, проводят кампании. И не два же человека в ячейке действенны. Надо было дать ячейку, бюро полностью.
Оговариваюсь: это ведь только первая книга. Быть может, автор широко развернет партийную работу. Все равно вначале надо было наметить.
Есть в романе и другие большие или меньшие недостатки; на них укажет критика, которая развернется вокруг этого романа. Одно несомненно: из небольших рассказов автор вырос и построил широкое полотно. И молодые пролетарские писатели будут учиться по нем, как строить большие полотна.
Записки писателя*
Товарищи, прежде всего я должен принести глубочайшую, искреннейшую благодарность нашей партии и советскому правительству.
С двадцать четвертого года я ничего не дал, не дал более или менее широкого полотна. Не то что не хотел или не было материала, – как раз колоссальное обилие материала меня подавляло. Но он до того сложен, до того текуч и часто внутренне противоречив, что в нем тонешь. Ведь мало дать картину, – на этом я уже руку-то набил, – но из всей этой живой, волнующейся груды надо дать линию, в которой стираются, взаимно друг друга уничтожая, все противоречия. И вот протягивается главная линия, та линия, которая принадлежит нашей партии. Вот это в широком полотне было страшно трудно дать, и вот отчего прошло так много времени, и я внешне как будто бы ничего не делал. Последовала оценка моей работы партией и правительством. Это прозвучало как призыв: «Нельзя упускать времени, надо отдать все силы, какие есть, нужно их бросить в борьбу…» Это для меня прозвучало могучим призывом. Буду работать, как смогу.
Позвольте поблагодарить все организации, которые так или иначе откликнулись на сегодняшний день, а затем еще: ведь вы понимаете, что это очень редко бывает, чтобы из книги, из страницы вылез живой человек, вылез, пришел сюда и разговаривал, как это сделал сейчас товарищ Ковтюх, герой «Железного потока». Это меня порадовало, это кусочек живой, настоящей жизни.
Ну, так… Социализм – это план. Только вы напрасно думаете, что этот план касается только государственного бюджета или перестройки фабрик, заводов, зданий, – нет, он пронизывает, должен по крайней мере пронизать, всю нашу жизнь, быт и, между прочим, и сегодняшний вечер.
Давайте поговорим о юбилее. Давайте поговорим о советской литературе и о том месте, которое я в ней занимаю. Но, товарищи, ведь мы же живем не только настоящим и прошлым, давайте поговорим о будущем советской литературы.
Ну вот насчет юбилея. Этот институт, как, в сущности, всю культуру, мы взяли из прошлого. Явления прошлого имеют разную судьбу. Пролетариат или разбивает их и выбрасывает за ненадобностью, или ломает и сразу же строит новое, или медленно и эволюционно переводит в новое. Юбилей как раз к последнему относится. Юбилей медленно, под давлением нашей теперешней жизни, под давлением интересов пролетариата, постепенно приобретает новую форму. Но что такое юбилей? Это, стало быть, человек выходит, и его спрашивают: «Ну, что и как ты сделал?» В прошлом – один человек выходил и говорил о себе. А ведь теперь у нас иное. Теперь у нас работа строится коллективно, это чрезвычайно отличает от прежнего. Сейчас у нас юбилей приобретает коллективный характер. Посмотрите, печатается портрет рабочего, дается маленькая биография. Что это такое? Это – юбилей. Но дальше эволюция идет. Печатаются портреты не отдельных рабочих, а бригады, рассказывается, как она производство подымала. Что это такое? Это – юбилей. Отчетность перед классом: как работники ведут производство. И в будущем, несомненно, момент коллективности и момент производственный пронижут юбилеи.
То, что у нас сейчас есть, часто в зародыше было и в буржуазное время. Разве тогдашние писатели не сходились? Например, литературный кружок «Среда» был. На «Среде» обсуждались произведения товарищей, – это уж кусочек коллективной работы. Лучшие писатели сходились. Но тогдашний строй, разумеется, накладывал свою тяжелую руку на все, и на это стремление взаимно работать, взаимно друг друга поддерживать, – все-таки каждый тянулся к себе. Приходили читать друг другу – это коллективная работа, а потом уходил каждый в себя. А потом – грызня. Ну, насчет грызни, – она и у нас есть. Но, товарищи, нас ведь не аист из-под куста принес, а мы родились и взяли наследство из прошлого общества и тяжко волочим его за собой. От него нужно отделываться.