– Ну, что же, чего стоишь, где, что у тебя? – спросил я, оглаживая и разбирая траву под его лапами.
Он подобрался и насторожился, а вслед за тем у меня из-под руки вылетел маленький, меньше дрозда, тетеревенок и переместился в чащу. Я освистал выводок, отозвались и цыплята и матка, но чаща была вокруг страшная, веревка путалась, обвивая и растирая и без того уже окрасненную заднюю ногу Ромки. Я бросил искать. Мне пришло в голову, что тот выводок, тот самый первый выводок, из которого ястреб взял одного, – тот был по ту сторону ржи, этот по другую, очень возможно, «перевела». Чтобы проверить это, я отправился на другой конец поля и там ничего не понял и подумал: «Так оно и есть». А между тем, постоянно мелькая в кустах, <Ромка) не вернулся с последнего круга из чащи, за которой была та самая еланка с осокой против мохового болотца, где теперь он вел и не привел, и я подумал, что это по мальчишкам ведет, собирающим пьянику. Я крикнул – он не явился. Я свистнул, и вслед за тем взорвалась тетерка там, за чащей. Когда я выскочил из чащи, Ромка стоял в осоке против заросли, разделяющей жидкое болото от мохового. Не успел я подойти к Ромке, как тетерка опять взлетела в кустах, не более пяти шагов от Ромки: значит, в первый раз она вылетела из осоки и опустилась в правый куст, и Ромка не бросился за ней, а только подошел и опять стоял на ней, пока я не прошел и не поднял тетерку. Все-таки я надел на него ошейник с веревкой и пустил в заросли. Через некоторое время тетерка взлетела, а Ромка опять стоял в чаще неподвижно. Я думаю, что это у него отчасти результат моих упражнений с ним над курами, ведь он у меня до того застаивается над курами, что и зевает, и даже брехнет, если видит, пробежит собака, – стоит, стоит, а сунуться никак не посмеет. Очень возможно, что тетерка ему, как курица.
Из всего этого я вывожу, что и тогда Ромка вел по осоке по выводку, а не по мальчишкам, и это значит, за рожью там другой выводок, и оба выводка с маленькими цыплятами, и если присоединить сюда тот, от которого отбился тетеревенок и был пойман в деревне в Петров день, и еще на Острове, то, значит, можно думать, что первое гнездо тетеревят было уничтожено по холодной весне, и это все уже вторые, и, значит, охотиться первого августа будет не по чем. Ведь и с бекасами происходит то же самое. Надо узнать, что с утками.
Меня очень порадовал сегодняшний день и привел к раздумью о «собаку съел на своем деле». Смотрю на Ромку, представляю себе его в будущем первоклассной полевой собакой, и великое множество разных бродячих, полудиких русских собак встает в моем представлении, тех собак, которых под предлогом бешенства массами расстреливали в городах и селах. Какое жалкое зверье! Посмотрите же на этого красивого Романа Васильевича, такого умного, такого ученого, такого доброго, что редкий прохожий не скажет ему ласкового слова, – неужели же и такое организованное существо можно тоже назвать тем же именем собаки, которое дается всем тем? Нет, други мои, той собаки нет уже в моем Ромке, ту собаку я съел, а Ромка теперь уже не просто собака, собака в нем преображена моим творчеством, она – друг человека. Вспомните, как часто мы слышим, и о человеке говорят: «Со-ба-ка!» Если это не в сердцах говорится, а по правде, то, я думаю, человек этот принадлежит к тем несчастным, которые в своем творческом уме не съели собаку, а напротив, их съела собака…
Школа второй ступени начинает мне не нравиться, она переполнена коростелями и курочками. Не успел я пустить, как уже Ромка стал, а из куста на него даже цыкало что-то: у коростелей (тут, кажется, была курочка с детьми) крик довольно зловещий, вроде как у хорьков (конечно, тихонько, но тон такой неприятный). Я отвел от одного, он другого нашел и по пути к нему спугнул бекасов.
По мере того как Ромка начинает дальше и дальше ловить носом по ветру запахи, становится труднее повертывать его свистком или окриком. Так он плыл в осоке и все завертывал носом к более далекому, шагах в пятидесяти – шестидесяти, кусту. Мне хотелось обыскивать правильно, и я его возвращал назад. Стремление его к далекому кусту я объяснял себе его наблюдением, что дичь находится не в открытом болоте, а все больше около кустиков. Мне, наконец, надоело его возвращать, и когда он не послушался окрика, вернул его на берег болота и вздул. И все-таки, даже после этой неприятности, он опять полез к далекому кусту, и я, чтобы не повторять порки и овладеть собой, так и быть, не стал ему препятствовать. А между тем чем ближе к кусту, тем больше стал он подбираться, больше, больше, и стал. Пришлось мне лезть за ним в топину.
Лез я лез, а он все стоял. И когда я добрался, я чувствовал себя перед ним виноватым и стал оглаживать его на стойке. Ужасно он любит, если его гладят на стойке. Мне кажется, он распустил бы слюни, если бы тут не вылетела утка, старая, а потом не замелькали в осоке крошечные малыши.
Вот и утка, – тоже, значит, и у них запоздание.
22 июля.
Утром покапало, намочило кусты. После обеда побрызгало еще посильней и нахмурилось.
Пастух с утра, в ожидании, пока не обсохнут кусты (самому мокро), выгнал скотину как раз на то самое место, где живут мои четыре бекаса. Посмотрим, не явятся ли после скотины новые.
Я успел слегка осмотреть болото до скота, но, к удивлению, первый раз за все время не нашел бекасов на своих местах. Около шести утра отправился на Остров и прошел его по тропе насквозь до болота Дядькино или «Вторые полосы». Между первой и второй просекой потащил меня Ромка очень сильно, я прицепил к ремешку веревку и, предполагая, что он тащит по тетеревам, стал плетью успокаивать его безумный ход врастяжку с криком. Между прочим, это упражнение в тихой подводке к тетеревам надо начать проделывать систематически и достигнуть того же, что достигнуто уже на болоте по бекасам. Я имею себе об идеальной собаке в лесу более ясное представление, чем в болоте. Собака в лесу должна искать, как Кента, – быстро, но на коротких кругах, в двадцати – тридцати шагах в диаметре, виться волчком. При встрече со следом собака должна серьезно его вынюхать, сделать осторожный круг, найти выход и вести чрезвычайно осторожно, переступая с лапы на лапу, вздрагивая даже, если треснет сучок.
При том, однако, собака должна быть напорна и нагонять бегущих тетеревей, а не делать беспрерывно стойки.
Все это явилось у Кенты само собой и вдруг: то носилась вроде Ромки как сумасшедшая, а то вдруг после серьезных охот на болоте пошла и по тетеревам.
Но все-таки нельзя рассчитывать на это «вдруг» у Ромки, а следует приучать. Вот почему я и наказываю его плетью.
Между тем вокруг нас стало почему-то светлее, я осмотрелся, и это оказалось вот почему: земля была покрыта кочками – подушками с голубой ягодой пьяникой. Между этими кочками росла веселая светло-зеленая осока и довольно редко друг от друга были расставлены молодые березы, вот потому и светло, что эти березки белые и внизу светло-зеленая рама осоки вокруг голубых кочек.
Идти было очень мягко. Было так тихо в этом очень пустынном уголке: ныл комар, и, верно, от такой тишины казалось, что где-то далеко в облаках пролетал аэроплан. Будь у меня вежливая собака, я мог бы подойти к птицам в упор, но Ромка совсем одурел от страсти, я хлопнул его плетью, и они услыхали. Их крик был не тот солнечный звук, который слышится нам издали, а как будто в старинной усадьбе или музейном каретном сарае повернули колесо дормеза, оси которого не смазывались со времени Екатерины Второй.
Но они все же не улетели, и мы довольно долго еще шли по ним, и мох вокруг был осыпан их перьями и пухом. Они поднялись очень близко, шагах в тридцати, и в воздухе крикнули уже по-настоящему, по-журавлиному.
Эта лесная пустынька – их постоянное место кормежки. Где их маленькие? Вообще я почти ничего не знаю о жизни этой гнездующей у нас птицы, и городским людям представляется даже, что они очень далекие, удивляются даже, когда скажешь (если припомнить, то порядочно и знаю, только маленьких журавлей никогда не видал).
Открытое болото Дядькино в лесу все кочковатое, скошенные кочки такие тесные, что между ними не помещается нога, и на них не помещается и застревает между ними или глубоко уходит, – эти плоские, подстриженные косой кочки, с точки зрения бегающих там между ними бекасов, похожи на башни или на небоскребы огромного города.