Играла кудрявая береза своими листиками, трепетала осина, и между ними дремал молодой дуб.
Невозможно нежные создания вырастают в лесу из какого-нибудь желудя, уроненного сойкой или белкой.
Нитки, не толще, чем бечевка, поднимаются от земли и расходятся тремя ниточками, такими тоненькими, что удивляешься, как это они держатся.
И каждая из этих трех ниточек, поднимаясь над травами, оканчивается огромным дубовым листом.
Дуб, если попадет на опушку на просеке, не поглядит на соседние елки, а вывернет свои державные суки прямо по ним к свету.
Липа и дуб в наших подмосковных лесах часто встречаются вместе, как будто ищут друг друга. Весной липа первая зеленеет и как бы вызывает, чтоб и дуб с нею зеленел. Но долго дуб не поддается, и даже когда начнет сам зеленеть, вокруг становится холодно.
Осенью же липа опадает первая, и, когда опадает, дуб, желтый уже, еще долго держится и потом, опадая, хоронит под своей листвой липовую.
Липы подрастают под осинами и березами в их затенении неугнетенно и присоединяются, сходясь кронами, без спора.
Только если липа вмешивается в полог осиновых и березовых крон, внизу становится заметно темнее.
Не утомляются трепетать осинки до осени, когда лист покраснеет, до последней бури, когда он оторвется и улетит.
Сосна осенью теряет не меньше своих двойных хвоинок, чем листьев своих теряет осина. Но сосна на зиму остается все-таки зеленая, а осина голая, сердитая, вся пропитанная своим горьким осиновым соком.
Сосна – святое дерево, ель – мудрое, дуб – могучий, береза – нежна и болтлива.
Чем выше сук на елке, тем ему меньше работы и забот.
У нижних ветвей своя правда: свет для всех одинаков, и его хватит для всех, если так устроить, чтобы верхние ветки не захватывали все для себя и думали бы больше о нижних ветвях.
Считая от земли, на седьмой мутовке боковой сук не пошел со всеми другими, образующими форму елки, на сторону, а бросился прямо вверх догонять крестик вершинный. Сук пробил все боковые суки лежащих под ним мутовок, и через много лет мы увидели высокую елку с двумя рядами идущих вверх стволов.
Ель почти всегда свои нижние крылья-ветки опускает к земле, и тогда под этими крыльями образуется непроницаемая для дождя палатка. Тут в ненастье, если сам замрешь, собирается Ноев ковчег. Тут и зяблик на ветке нахохлится, и ежик остановится, и кому придется, все пожалуйте! Но больше всего набирается комаров: сердишься, хлопаешь их, и от этого все разбегаются.
Наконец стало понятным, почему нижние ветки елок висят: эти ветки имеют тяжелое охвоение. А если сук засохнет и хвоинки опадут, то сухие ветки торчком поднимаются вверх. Наверху же ветки короче и легче, оттого они и живые поднимаются вверх, а у сосны все вверх, потому что сосна не выносит тени и нижние сучки сбрасывает.
В старом лиственном лесу между березами и осинами бывает такой бодрый, могучий и такой частый еловый подрост, что и заяц, встретив его на пути своем, кругом обежит.
И чуть только в такой частоте станет пореже, так непременно осенью родятся тут волнушки или рыжики.
Бывает, елка стоит небольшая, чуть разве повыше человека, и уже спелая, и на ней даже шишки висят. Это значит, что елка эта не очень давно вышла из темного леса.
Там она долго, многие годы чахла, угнетенная господствующим деревом.
А когда дерево это срубили, она, испуганная светом, еще сколько-то лет не росла, и зато когда оправилась, то сразу же, спелая давно, хотя и совсем небольшая, зацвела и покрылась плодами.
У подножья ели лежали во множестве стерженьки расшелушенных клестами, дятлами, белками шишек, щитки, укрывающие семечки в шишках, и сами недоклеванные семечки, слетевшие на своих парашютиках.
Среди этих отбросов лежали и целые шишки, упавшие от грубых и неловких ударов клюва или угрыза зубов.
Папоротники окружили маленькую елку так плотно, что от нее осталась только головка крестиком, рыжая шейка и покатые плечи из двух веток, а потом кринолином донизу сошлись папоротники.
Бывает зыбь на море, и все трепещет в светотенях на стенах каюты; так в осиновом лесу в солнечный день от мелькания света и теней даже больно глазам.
Но какое неизменно мрачное спокойствие и тишина в еловом лесу!
Дерево поднимается, и под ним мало-помалу бугорками вокруг ствола нарастает подушечка: это из того, что падает сверху. И когда потом, долго спустя от дерева остается только пень на свету, всякие семена летят на сухой освещенный бугорок перегноя. Каких тут только не бывает цветов, ягод, грибов!
Так в самой природе складывается, что на могилах умерших деревьев рождается новая жизнь. Так и хороший человек, чувствуя в себе ту же добрую природу, сажает цветы на могилах близких людей.
Листик свет любит, а корешок сосет землю. Корень дерева, оползая поверхность, встретил закругленный камень и, поднявшись на него, возвратился к земле, чтоб встретиться с другим встречным корнем того же дерева и схватиться с ним навсегда.
Много лет спустя корова споткнулась о камень под корнем, выбила его, и в воздухе на самой поверхности земли осталась крепкая петля из корня того дерева. (Так записываю, чтобы продолжение само собой выросло.)
Как ни бились короеды с этим огромным деревом, у него на всех хватало сил, на каждый укус у него хватало капельки живицы, прозрачной клейкой смолки, обращающей каждого червячка в неподвижную мумию.
Подлежала завоеванию лесом территория, расположенная на юру, где с утра до ночи солнце и излучение тепла травам, где густая дернина светолюбивых трав и злаков, – там все преимущество за пионерами, они не боятся заморозка в пространстве с сильным излучением.
Своим быстрым ростом они скоро справятся с травами, своим обильным плодоношением и легкими семенами скоро покроют всю площадь.
Роняя ветви, очищая ствол, выбивается сосна сверх полога леса, и кажется, как хорошо вершине высокого голого дерева оглянуться над лесом кругом! Только одно может смутить наверху: неподалеку тоже так одна сосна суховерхая выбилась было, но корни не могли подавать соки земли на такую высоту, и вершина засохла, так и засохла вся целиком, а нижние сучья давно уже сброшены, и дерево сухостойное остановилось и умерло.
Нижняя ветка елки, выбиваясь к свету из-под верхней, гнулась вниз: там ей было или светлее, или сил не хватало подняться, и поднять верхний сук, и пробиться через него. Во мраке рассеянного света нижний сук, опускаясь ниже и ниже, терял свою хвою, и когда зеленая голова одна выбилась к свету, то взялась там расти, набрала такую силу, что и сама поднялась, и за собой весь сук подняла. И так мало-помалу все нижние суки стали подниматься, и вся елочка снизу доверху подняла свои сучья.
И только один, в самом низу, самый большой, тяжелый не только не мог сам подняться, а повлек за собой и свою зеленую метелочку, и она легла.
Сучья шатром ложились на землю под тяжестью хвои, и стоило зайцу испуганному по ним проскакать или ветру дунуть и тряхнуть, как они вспоминали свое начальное направление и чуть-чуть поднимались.
У верхних был свой разговор, у нижних свой, и теперь вся елочка от ветра общую беседу вела. Будь это не ветки, а люди, то они бы знали, что не сами они склоняются и шепчутся друг с другом.