Так и зима поначалу нас только пугала снегами и морозами, а сама подходила незаметно, и вдруг чувствуешь: вот схватила, вот завладела, вот пришла зима настоящая!
Легкий мороз, с утра на вчерашнюю крупу сыплется мелкий, ко всякому рельефу внимательный снег-пороша.
Вечерело, и показалось, будто белый заяц вышел из леса и стал. Но это не заяц был, а что-то неподвижное, хотя чем больше мы глядим, тем очевиднее оно изменяется. Но это все-таки не оно двигалось, а сердце человеческое толкало тело…
Как только входишь в лес, мысли затейные, как стайки птиц, срываются с места, и все превращается в движение, а сам начинаешь ярко понимать, что все от себя, и до того от себя, что и деревья хочется поднять вместе с птицами-мыслями.
Но деревья не поднимаются, деревья стоят, и сами в себе: вот эта ель, вот сосна, вот береза. Деревья, несомненно, стоят, и вот в том-то и состоит вся прелесть лесная, что сам со своими мыслями поднимаешься и мчишься, сливаясь в зеленый шум, а деревья стоят.
Заря утренняя и заря вечерняя, желтая, как спелая антоновка.
К вечеру желтое небо этих дней сильно зарумянилось, и в связи с этим стало теплеть.
Желто-румяная заря была подчеркнута глухой синей полосой, за которой и скрывалось солнце.
Земля приморожена и слегка припорошена по северным склонам. Пью спокойный чай на темнозорьке. Солнце выходит золотой птицей с красными крыльями, над ним малиновые барашки.
Ночной снег отяжелил ветви деревьев, а теперь снег медленно расходился по веткам каплями, и они понемногу поднимались. Когда к вечеру стало холоднеть, то мороз прежде, конечно, заморозил все капли, а из-под снега на ветках они все еще выбегали, живая капля на замерзшую, и тут все сами замерзали, удлиняя сосульки. Мороз остановил тающий снег, когда все дерево успело покрыться маленькими звонкими сосульками.
Утром лесная поляна стала наполняться светом, в лучах солнца чудесными подарками засверкали елочки, и ветер-звонарь заиграл на своей лесной колокольне.
К вечеру потеплело в воздухе, земля мороженая, на воде что пришло, то и осталось: камень по намерзи пустить – зазвенит, но не пробьет, и больше сало уже не бежит.
Солнце садилось не как вчера в прозрачные, а в совершенно густые облака. Месяц поднимался красноватый, сердитый, но в воде отражался без своей географии и без всего: без бровей, без носа…
День пасмурный, а мороз не боится и днем держится, и к вечеру еще нарастает. И вот это-то и есть самый верный признак зимы: мороз и тучи создают благоприятные условия нового снегопада, а ведь еще две-три таких пороши, как первая, и конец, все будет завалено и не растает, и все наши охоты с гончими кончатся.
До того похоже на март, что я долго искал каких-нибудь признаков в лесу, чтобы человеку, который очнулся бы после многих лет спанья, определиться в сезоне. И вот, наконец, на просеке, заваленной снегом, я увидел – с одного дерева вниз спустилась паутина, а на конце был шарик. «Не паук ли это замерз?» – подумалось о шарике. Я его разобрал, рассмотрел: это от большого тумана на той неделе собрались капельки и замерзли, а когда пошел снег, то несколько мельчайших шестигранных снежинок облепили застывшую капельку, и та обратилась в шарик.
Так вот и определился ноябрь, а не март: в марте не остается никаких следов паутинок.
Декабрь
Вчера здорово подсыпало снегу. И немного таяло, но большие капли вчерашние замерзли, и сегодня не холодно, но и не тает, и капли висят, как живые, блестят, и небо серое на весу – вот-вот полетит…
Я ошибся: капли на балконе – живые!
Что сверху моросит и в воздухе хлябь, – на то уже не обращаешь внимания. Водная дрожь в электрическом свете, и на ней тени: человек идет по той стороне, а тень его здесь: голова проходит по водной дрожи.
За ночь, слава богу, выпал хороший снег, из окна в утренней темноте при свете фонарей видно, как у дворников с лопат славно сыплется снег, значит, еще не сырой.
Вчера среди дня лужи начали подмерзать, началась гололедица, и москвичи стали валиться.
Солнцеворот. Композитор Н. поздравил меня с «весной света». Нет сомнения в том, что так это и надолго пойдет от меня: весна света. Сам же я начинаю подумывать о весне теней: только ведь благодаря теням остается жизнь на земле.
Свет и свет! Там не бывает времен года, солнце само по себе горит и горит, а это земля повертывается, и это движение вокруг себя порождает тени, регулирующие свет, чтобы длилась жизнь на земле.
Зеркало человека
Вся природа содержится в душе человека. Но в природе не весь человек. Какая-то ведущая часть человека, владеющая словом, вышла за пределы природы и теперь больше и дальше ее.
Только оглянувшись назад в свое прошлое, человек в зеркале своем видит свою собственную природу.
Юноша пришел с вопросом о девственной природе.
– Я люблю природу, – сказал он, – но не все ее любят, и оттого девственная природа разрушается. А некоторые говорят: «И пусть, мы закуем землю в асфальт!»
– Мало ли глупостей говорят, – ответил я, – и пусть уничтожают девственную природу. Пока человек будет чувствовать ее в глубине себя самого, как нечто «настоящее», как сокровенную реальность жизни, до тех пор сохранится девственная природа, потому что природа есть сам человек.
Девственная природа тем радость, что в ней себя ребенком чувствуешь и так по-ребячьи понимаешь, что все вокруг живет без хозяина, и сам это все получаешь даром, как родительский сад.
Человек делает машину по образу своему и подобию и части ее называет по-человечески: пальчики, спинка, головка, шейка. Но вот перед ним не машина, а природа, где все само собой делалось и откуда вышел сам человек, какие имена давать существам природы? В природе нет слов, кроме слов человека, вот почему человек и природу называет своими словами: есть незабудка, есть даже анютины глазки.
Не один человек, но вся природа и в ней всякий род, даже род атомов, протонов и всяких еще более мелких частиц материи, таит в себе носителя лица. В материи нет ничего мертвого, в ней все живое.
Когда егерь натаскивает кровную собаку, у которой предки на протяжении столетий учились тому же самому, чему теперь учит егерь, то собака не вновь усваивает приемы охоты, а как бы вспоминает приемы своих предков. И егерь ничуть не удивляется, когда собака сама делает мертвую стойку, сама начинает искать челноком.
Егерь говорит: «Этому нечего собаку учить – это у нее врожденное».
А человек, приступающий к изучению природы или своего собственного прошлого, – разве человек в неизмеримо большей степени, чем собака, тоже не вспоминает себя самого в своих предках, животных, растениях, в стихии неподвижных скал, в стихии огня, воды, ветра? Поэты с древних времен поют нам о человеке, вмещающем в себя природу, о всем том, что он вспоминает в себе самом, когда с внутренним вниманием созерцает природу.
Сколько всего пережил человек, прежде чем мысль его облеклась в форму слова, и это слово стало до того характерным человеческим спутником, что потеряло всякую связь с физической природой.
Мало того! Мысль человека обернулась к природе, как ее господин, и мало-помалу стала ее переделывать: леса стали садами и парками, появилась домашняя птица, домашние животные; вода, ветер стали служить человеку. И наше изучение природы стало иметь определенную цель: мы изучаем природу с целью ее подчинения и служения человеку.